— Мой отец и мой дядя там тоже появились. — Пустой кубок мешал, и Леон, поколебавшись, поставил его на стол. — Сюда идут хаммериане, сеньор Хенилья. Идут убивать.
— Или не идут, — уточнил командор, — впрочем, значения это не имеет. Нужно ехать. Если никаких хаммериан нет, придется заняться загонщиками и сеньором Лиханой. Если есть, отправить еретиков к дьяволу, который их и породил.
— Они есть. — Выдержать чужой пристальный взгляд было непросто, но скачка через раскаленную Муэну прикончила все страхи, кроме одного — опоздать.
— Возможно, — на этот раз Гонсало де Хенилья наполнил два кубка, — и все же я предпочел бы говорить с непосредственным свидетелем вторжения.
— Свидетели ездят на мулах, а хаммериане на лошадях. Их не менее двух сотен.
— Если они вообще есть, их будет не меньше полка, — буркнул командор, разворачивая свиток, оказавшийся картой. — Какой дорогой вы ехали? Через Тутор?
— Нет, через холмы. Так быстрее.
— Кого-нибудь встретили?
— Нет.
— Ваше счастье. Лоассцы, не оглядевшись, голову в петлю не сунут, особенно эти… Кто-то должен был проследить за гарнизоном и дать знать, что путь свободен. И этот кто-то, надо полагать, воспользовался короткой дорогой. Вашей дорогой. Мы пойдем ей же.
— В холмах коротких дорог много. — Какое мягкое кресло, но придется вставать и идти. Хуже, чем идти, — лезть в седло. Все начнется сначала: стук копыт, жара, разноцветные круги перед глазами, жесткая от высыхающего прямо на тебе пота рубаха… — Я готов, — выдавил из себя Леон. — Но мне нужна свежая лошадь.
— Она у вас будет. — Командор усмехнулся впервые за время разговора. — Даю вам час, молодой человек. Отдыхайте и наслаждайтесь жизнью, пока можете. За вами придут.
— Благодарю вас, дон Гонсало.
— Благодарить надо вас. Никогда не думали вступить в армию? Я бы вас взял.
— Де Гуальдо не покидают Альконью. — Но как же хочется покинуть и стать капитаном, командором, маршалом, наконец! Родственник де Ригаско наверняка станет, а ты сиди в своих предгорьях, куда после сегодняшнего никто не сунется еще лет сто!
— Я слышал о вашем семействе и не смею настаивать. Жаль, из вас бы получился хороший офицер. Я редко кому это говорю.
Если в здешних предгорьях что и было хорошего, то это тень и несколько попавшихся на глаза родников. Альконья защищала от солнца всех своих гостей, с чем бы те ни явились, и еще вопрос, кто был ей приятней — замахнувшиеся на местных тварей охотники или чужаки. Хаммериане не собирались проливать кровь на заповедном берегу, они вознамерились пролить ее дальше. Альконья могла спать под горячим предосенним солнцем, что она и делала. Не шумела темная жесткая листва, молчали отпевшие и оторавшие по весне птицы, попряталось по своим убежищам зверье. Послеобеденная одурь обошла лишь ящериц да мелькавших сквозь разрывы в пропыленной усталой зелени коршунов. И еще она не тронула людей в колпаках, грязно-белым потоком струившихся каменистой дорогой. Это над ними скользили падальщики, дожидаясь поживы. И как только догадались?
Пильо испуганно фыркнул и попятился. С причудливо изогнувшейся коряги стекла внушительная желтоголовица, тускло сверкнула возле обмотанных обрывками плаща копыт и юркнула под камень. И вновь ничего и никого. Лишь отдаленный цокот чужих подков да назойливое гудение и стрекот всякой летучей мелочи. Два отряда, большой и крохотный, тонули в часах и минутах, как в сонной озерной воде. Где-то за очерченным коршунами кругом просили Пречистую о ребенке сотни женщин, садились на коней солдаты Хенильи, прятали нехитрый скарб обитатели Тутора. Они были, и их не было…
— Сеньор, впереди прогалина. Этих… видно как на ладони. Глянете?
— Гляну! — Карлос, словно очнувшись, уставился на хмурого Лопе. Великан был таким, как всегда. — Ну и духота… Не поймешь, то ли лоассцы и впрямь здесь, то ли снятся.
— Тут они, уроды белолобые, — заверил ординарец, — а вы б лучше шляпу надели. Лес лесом, а голову печет.
— Нет у меня шляпы, — признался де Ригаско, — потерялась.
Такое с ним бывало, особенно перед боем. Судьба требовала дани и получала ее позабытым плащом, пустым желудком, лопнувшим не ко времени ремнем. Карлос де Ригаско был суеверен, как любой солдат, и знал, что пакость свое возьмет. И лучше ерундой, чем кровью.
— Потерять шляпу — к удаче! — с готовностью объявил Лопе. Ординарец знал своего господина как облупленного. Еще б не знать вздорного мальчишку, в один прекрасный день влезшего на самого строгого жеребца в конюшне… Шрам остался до сих пор памятью о наглости и удаче. И о том, как отец велел стереть кровь и идти на барьер. На своей лошадке. До строптивого жеребца дело дошло через два года…
— Дьявол и все его мухи! — Подъехавший Альфорка от злости разве что искры не пускал. — Ну почему эти твари так далеко?
— Объяснить? — предложил не отстававший от приятеля Доблехо. — Или сам догадаешься?
— Не догадаешься, Хайме спроси, — посоветовал Карлос, — или Хенилью, когда явится. Он тебе объяснит. В подробностях.
— Спасибо, не надо, — поблагодарил Маноло и погладил пистолет. — У него курок чешется.
— Так почеши! — не выдержал де Ригаско, притворяясь, что считает давно пересчитанных хаммериан. «Белолобые» шли уверенно и деловито. Проводник проводником, но без глаз в Сургосе не обошлось. Кто-то заверил гостей, что их не ждут, и этот кто-то вряд ли был чужаком.
— Карлос, — раздалось над ухом, — Карлос!
Герцог рывком обернулся, но это был всего лишь Хайме.
— А ты что тут делаешь? Твое место с Лиханой и загонщиками.
— Господин полковник! — отчеканил обиженный родственничек. — Сеньор Лихана велел доложить, что к нам присоединились господа де Гуальдо во главе с бароном. Числом семеро. С ними отряд из слуг, числом шестнадцать, и вьючные лошади, числом семь.
— Числом, говоришь? — усмехнулся Карлос. — Очень мило с их стороны. Что-нибудь еще?
— Нет, господин полковник. — Начав дуться, Хайме становился краток и деловит. Вот и славно.