— Может быть что-то новенькое? С той секунды, как я взяла твое кольцо, ты не принес мне ничего, кроме гребаных страданий, бесполезный кусок дерьма.
Он цокнул языком, отпуская мой подбородок, но только для того, чтобы поднять руку и ударить меня по лицу. Он встал, освободив мое запястье от наручника, а затем поднялся по ступенькам. — О, и не питай никаких надежд на побег. Эта цепь позволит тебе подняться на треть по лестнице, и ты ни за что не пролезешь в окно, даже с тем весом, который потеряла. Ты пробудешь здесь очень долго, Уиллс.
Дверь на лестничной площадке захлопнулась, и я поднялась, морщась от боли в спине, пытаясь прогнать слезы, которые жгли мне глаза. Я могла делать много чего: визжать, кричать, драться, плеваться огнем. Но я ни при каких обстоятельствах не стану больше тратить на него слезы.
Я огляделась вокруг, делая глубокие вдохи, чтобы успокоить истерическое беспокойство, нарастающее внутри. Потому что, как я заметила, оглядываясь вокруг, он был прав — бежать было некуда. У меня не было никакой возможности уйти. Моя единственная надежда была на спасение, и учитывая, что я не смогла выяснить, что магазин принадлежит Дамиану, никто другой тоже не сможет.
Внезапно я вспомнила, как однажды днем, когда Дамиан был на работе, отец зашел ко мне домой. Прошла неделя с тех пор, как он бил меня в последний раз, но эмоциональное воздействие этого удара длилось дольше, чем синяки, и вид моего отца, человека, который держал меня в своей собственной тюрьме всю мою жизнь, почему-то казался шансом на спасение.
— Папа... он бьет меня, — сказала я дрожащим голосом, и его голова резко повернулась ко мне, широко раскрыв глаза.
— Что?
— Он... бьет меня. Своими руками. Ремнем...
Это был один из немногих случаев в моей жизни, когда я помнила, что он выглядел пораженным. Его взгляд быстро опустился на пол, уставившись на свои ботинки.
— Почему?
—Потому что он считает, что меня нужно наказать.
— Для чего?
Именно в этот момент я почувствовала, что надежда умирает. Я закрыла глаза и покачала головой. — Любая мелочь, — призналась я, хотя знала, что это бессмысленно; он не собирался спасать меня.
— Не могу сказать, что это не его дело. Он же твой муж. Твое поведение — это его отражение. Он должен найти способы убедиться, что ты остаешься в строю. Как твоему отцу, мне не нравится это слышать. Но ты уже не маленькая девочка. Ты замужняя женщина, и это твоя работа — следовать правилам своего мужа и иметь дело с последствиями их нарушений.
— Хорошо.
Я больше никогда не просила о помощи. Даже Шерифа, который поднял бровь, увидев синяки на моих запястьях, когда мы стояли в очереди к кассе продуктового магазина. Даже когда потом он поймал мой взгляд и спросил, все ли со мной в порядке. В тот момент во мне просто не осталось ни духа, ни борьбы.
Это было бессмысленно, безнадежно.
Именно это чувство я испытывала в этот момент, сидя на лестнице в своей новой тюрьме, не видя выхода, зная, что никто не придет меня спасать. Я думаю, что тринадцать лет свободы — это все, что я получу. У меня были хорошие времена. Я убила нескольких плохих парней. Я спасла несколько хороших. У меня был секс. Я выпивала. У меня появились друзья. Я много путешествовала. В общем, все было неплохо. Я сделала за эти тринадцать лет то, что большинству людей не удавалось за всю жизнь. И слава Богу, потому что эти воспоминания были единственной вещью, которая поможет мне пройти через это.
Я знала, что рано или поздно он облажается. Он устроится поудобнее. Он будет думать, что ему удалось сломить мой дух. Тогда у меня будет шанс. Замок на моей лодыжке, каким бы большим и уродливым он ни был, был абсолютно пригоден для взлома. Я могла бы сделать это при достаточном количестве попыток. И, что ж, у меня не было ничего, кроме времени. Тогда мне просто нужно было подождать, пока он споткнется, повернется ко мне спиной, когда я буду слишком близко. Я могла бы сбить его с ног, если бы он не заметил моего приближения. Привести его в бессознательное состояние, а потом, черт возьми, сделать все необходимое, чтобы он не пришел за мной снова.
Я поднялась с лестницы и спустилась вниз, съежившись под тяжестью кандалов. Они собирались разорвать кожу под ними, независимо от того, какой толстый слой одежды я носила. Они будут натирать, отягощать.
О, радость плена!
Я медленно двигалась, стараясь как можно дальше оттянуть закованную ногу, чтобы манжета не давила, заглядывая в шкафчики, пытаясь понять, есть ли у меня варианты для самообороны или для вскрытия замка. Только пластиковая посуда, конечно. Он не был настолько глуп. Шкафы были полны бумажных тарелок и мисок, одноразовых стаканчиков. В ящике рядом с плитой стояли кастрюля и сковородка. Холодильник был полностью заполнен, так что, по крайней мере, я не собиралась медленно умирать с голоду вдобавок ко всему остальному. Вода в кухне и ванной работала. В аптечке не было ничего, кроме марли, бинтов и тройного антибиотика. Он даже больше не держал там антисептик, я предположила, что он боялся, что я могу рассматривать его как легкий выход — хотя смерть от употребления антисептика была практически неслыханной.