И совершенно не помогает тот факт, что с каждым шагом лошади шов моих джинсов давит ровно туда, куда не должен.
Я зажимаюсь, зажмуриваю глаза. Очень надеюсь, что не воспламенюсь. Или не потеряю сознание. Или что мне сегодня ночью не приснится, как я трахаю этого чертовски красивого, но абсолютно несносного ковбоя.
— Ты должна двигаться вместе с лошадью, — Кэш наклоняется вперёд, чуть подталкивая меня бёдрами. — Иначе у тебя потом всё будет болеть.
Я едва не задыхаюсь, когда он плавно перекатывает бёдра, заставляя меня повторять за ним.
Кожа покрывается мурашками, а внутри что-то нехорошо сжимается.
— Эм. Кхм. У меня ощущение, что я трясусь на лошади, а ты трясёшься на мне.
— Никаких трясок. Только езда.
Я слышу ухмылку в его голосе. Он снова перекатывает бёдра.
Я тоже двигаюсь, просто чтобы ослабить этот чёртов контакт.
— Ты знаешь, что ты ходячий, говорящий иск на сексуальные домогательства?
— Я тот, кто держит тебя в седле. Так что следи за языком.
Он снова цокает, и лошадь ускоряет шаг.
Я уже не понимаю, кого именно оседлала — лошадь или ковбоя.
— Тебе бы тоже следить за своим… своим…
— Моим чем, Городская Девчонка?
— Не называй меня… ооо!
Я резко наклоняюсь в сторону, когда лошадь попадает в выбоину.
Кэш тут же выравнивает меня, хватает за руку и кладёт её на луку седла.
— Держись крепче. Крепче. Обеими руками. Сжимай, Молли. Давай.
— Ты вообще слышишь себя?!
Я начинаю паниковать. Мы движемся слишком быстро, я чувствую себя жарко, вспотела и настолько сбита с толку, что, боюсь, сейчас просто упаду в обморок.
— Ты не свалишься.
— О да, отличные последние слова.
Кэш дёргает поводья, замедляя лошадь.
— Ты в порядке?
— Нет. — Я сглатываю. — Но так лучше.
— Потому что ты сама стала лучше. Смотри, ты двигаешься вместе с лошадью.
Я даже не замечала этого, пока не посмотрела вниз и не увидела, как моё тело плавно повторяет ритм её шагов.
— Может, ты и правда дочка Гарретта, — усмехается Кэш. — Он ездил верхом так, что всем было за счастье поучиться.
У меня сжимается сердце.
Кэш видел ту сторону папы, которую я так и не узнала по-настоящему.
Вина, которую я таскаю в себе последние три месяца — сожаление, тяжёлым грузом давит на грудь.
И в то же время сердце колотится быстрее от того, что Кэш только что меня похвалил. Пусть даже завуалированно.
Но от мысли, что у меня хоть что-то общее с человеком, от которого я произошла, становится чуть легче.
Я двигаюсь в ритм не только с лошадью, но и с телом Кэша.
Может, поэтому, в отчаянной попытке отвлечься, я ляпаю:
— Вы были близки. Ты и мой отец.
— Были.
— Двенадцать лет вместе работали?
— Да.
— Каково это было?
Кэш вдыхает глубже, и его грудь сильнее прижимается к моим лопаткам.
— Гарретт был отличным боссом. Отличным другом. Относился к нам честно, с добротой, которой мы даже не всегда заслуживали. Большую часть того, что я знаю, я узнал от него.
Я сглатываю ком в горле. Мне нравится слышать, что папа хорошо относился к своим людям. Но тогда почему… почему ко мне он был не таким?
— Как ты вообще попал на ранчо Лаки?
Кэш делает ещё один глубокий вдох.
— Когда мои родители умерли, у нас не было денег, чтобы сохранить ранчо Риверс. Мне было девятнадцать, а на мне — четверо братьев. Гарретт взял нас под крыло, предложил работу и жильё, чтобы мы могли сдавать дом на нашей земле и получать хоть какой-то доход. И с тех пор я здесь.
— Чёрт. — Я снова сглатываю. Глаза жжёт. — Это, наверное, было тяжело.
— Не сказать, что это было весело. Мои родители хотели, чтобы я первым в семье получил высшее образование, но пришлось бросить на втором курсе.
Грудь сжимается.
— Это отстой.
— Мы выкрутились.
Я не знаю, то ли мне смеяться, то ли плакать. Неужели этот вечно угрюмый ковбой на самом деле скрытый оптимист? И правда… как он пережил потерю родителей? Как не сломался, когда в девятнадцать лет на него свалилась ответственность за четверых братьев? Как он чувствовал себя, отказываясь от мечты своих родителей? А как насчёт его собственных мечт? И, самое главное, почему меня это вообще волнует?
— Твой отец… — Кэш подгоняет лошадь в лёгкую рысь. — Он очень нам помог. Нас было пятеро, и он всегда находил, чем нас занять.
Слишком занят, чтобы интересоваться собственной дочерью?
Я резко моргаю и отворачиваюсь, глядя на холмы.