— Фамилия заключенного? — деловито спросил прапор.
— Гольцов Георгий Андреевич. Статья 282-я, срок восемь лет. Толстые пальцы прапора забегали по клавиатуре и тут же остановились, словно бы клавиши заклинило.
— Какой Гольцов? — изумился он. — Гольцов откинулся больше года назад!
— Как откинулся? — в свою очередь изумился Панкратов. — Ему еще три года сидеть!
— Вышел по УДО. Освободился условно досрочно. Вы не знали? Надо же. Приперся человек из Москвы, а куда приперся, не знает. Ну, люди!
— Этого не может быть! — заявил Панкратов. — Могу я поговорить с начальником лагеря?
— А он что, другое вам скажет?
— Прояснит детали.
— Только время у людей отнимаете! — проворчал прапор. Но вспомнил, видно, о долларах и снизошел. — Пойдемте, провожу. Семенов, замени!
В сопровождении прапора Панкратов поднялся на второй этаж. Возле обитой железом двери с табличкой «Прокопенко И.И». прапор велел подождать, деликатно постучал и вошел в кабинет. Через несколько минут вышел и кивнул:
— Заходите. Его зовут Иннокентий Иванович.
Кабинет начальника тюрьмы был обставлен добротной, хоть и не очень изысканной мебелью, сработанной, скорее всего, в лагерных мастерских. Сам начальник, подполковник внутренних войск Прокопенко Иннокентий Иванович, был изготовлен в тех же мастерских — кряжистый, тяжелый, с большой бритой головой, с загорелым лицом и бледным черепом. Линия загара проходила по лбу, по обрезу фуражки. К церемониям он не привык, предпочитал сразу брать быка за рога.
— Мой сотрудник сказал мне, что вы интересуетесь Гольцовым. Это так? — спросил он, разглядывая необычного посетителя с простодушным интересом.
— Так.
— Вы кто?
— Да такой же служивый, как и вы. Только бывший.
Панкратов показал удостоверение. Не так, как обычно показывают кагэбэшники — издали и не давая в руки. Он небрежно бросил его на стол перед начальником, словно показывая, что оно уже не имеет никакого значения.
— Полковник ФСБ, — прочитал подполковник. — Ух ты, не проста сопля, с пузырьком!
— В отставке, — уточнил Панкратов.
— А мне до отставки еще пахать. Ладно, Михаил Юрьевич, это ты перед моим прапором можешь дурочку валять, а передо мной не надо. Никогда не поверю, что ты не знал, что Гольцов откинулся.
— Конечно, знал, — с усмешкой подтвердил Панкратов. — Мне нужно было увидеть тебя. Принял бы ты меня с парадного хода?
— Ну до чего же хитрожопые вы, москвичи! — восхитился подполковник. — Принял бы. По предварительной записи. Примерно через неделю.
— Вот! А Гольцова я видел перед отъездом. Он просил передать тебе привет и небольшой презент.
Это был рискованный шаг. Но расчет Панкратова оказался верным. О гибели Гольцова в авиакатастрофе в газетах ничего не было, по телевизору не передавали, а если о событии пишут в газетах и не передают по телевизору, то никакого события и не происходит.
Панкратов извлек из кейса фирменную коробку, в которой бережно, в рисовую бумагу, как хрупкая елочная игрушка, была упакована семисотграммовая бутылка армянского коньяка «Ной».
— Смотри-ка! — уважительно оценил её подполковник. — Это же сколько тут звездочек?
— Если считать по годам выдержки — двадцать.
— Никогда такого не пил!
— Я тоже, — признался Панкратов.
— Сейчас исправим! Сержант Лялина, тотчас мне хрустали и порезанный лимон с сахаром! — скомандовал он по интеркому. — Сахару много не сыпь.
Появилась очень симпатичная сержант Лялина с расписным жостовским подносом, на котором стояли два граненых стакана и блюдце с лимоном.
— Меня нет, я на объекте. Свободна, — отпустил её подполковник, откупорил бутылку и разверстал коньяк по стаканам.
— Ты куда столько льешь? — поразился Панкратов. — По полному! Мы же не успеем поговорить!
— Успеем, — успокоил подполковник. — Говорят, это в Европах пьют по двадцать грамм. Не понимаю, только рот поганить. Давай, Михаил Юрьевич, со знакомством!
— Со знакомством, Иннокентий Иванович!
Панкратов сделал пару глотков, а подполковник одним духом опорожнил стакан и старательно зажевал лимоном.
— Как? — поинтересовался Панкратов.
— Ну что я тебе, Миша, скажу? Забористый, это есть. Что есть, то есть. А вообще никак. Если ты всю жизнь жрал сивуху и «Солнцедар», «Ной» тебе не в коня корм. Мне однажды подарили шампанское, этот, «Дон Периньон».
— «Дом Периньон», — поправил Панкратов. — Самое известное французское шампанское, подают на светских приемах.
— Ага, оно. И что? Ситро! Как там Гольцов поживает?