Выбрать главу

Сара Черчилль, которая сопровождала отца в Ялту, писала матери: «Мы тут как сыр в масле. Прелесть.» Более тысячи русских солдат ремонтировали дороги, перестраивали и украшали дома, ухаживали за растениями. Стены украшали картины из московских музеев, в шикарных каминах пылали тюленья, полы устилали персидские ковры, на обеденных столах сияли крахмальные белоснежные скатерти, управляющие были одеты во фраки с белыми галстуками, а горничные в черные платья с белыми крахмальными передниками. Еда, по словам мисс Брайт, была «сказочной». Однажды во время обеда она упомянула, что никогда не ела котлеты по-киевски. Через несколько минут официант принес ей порцию котлет и с самодовольной улыбкой наблюдал, как она с ними расправлялась. Когда Сара Черчилль упомянула, что черная икра очень хороша с лимонным соком, в оранжерее Воронцовского дворца как по мановению волшебной палочки появилось усыпанное плодами лимонное дерево. То же происходило и с американцами в Ливадийском дворце. На следующей конференции союзников в Потсдаме генералу Круглову, который устраивал все эти маленькие чудеса, было пожаловано рыцарское звание, и он стал первым и единственным офицером КГБ — рыцарем Британской империи.

В экономических переговорах в Ялте, касавшихся в основном репараций, советской делегации большую помощь оказал Гарри Декстер Уайт, самый высокопоставленный из агентов НКВД в Министерстве финансов США. С 1942 года, благодаря своему положению ближайшего советника министра финансов Моргентау, Уайт играл ведущую роль в разработке американской политики в отношении послевоенного международного финансового порядка. В июле 1944 года он вместе с лордом Кейнесом был главной фигурой на Бреттонвудской конференции, которая разработала проект Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития. В январе 1945 года он стал помощником министра финансов.

Переговоры по репарациям в Ялте начались 5 февраля. Молотов попросил долгосрочных кредитов от Америки, а также крупных репараций от Германии. Майский, в то время занимавший пост помощника наркома иностранных дел, призвал к деиндустриализации Германии, к физическому уничтожению ее военной промышленности и 80 процентов других видов тяжелой промышленности. Конфискованные предприятия должны были учитываться в счет 20 миллиардов долларов репараций, из которых половина отошла бы к Советскому Союзу. Уайт, хотя он в Ялте и не присутствовал, уже обеспечил мощную поддержку советскому предложению. В январе 1945 года он возглавил группу подготовки двух служебных записок, которые Моргентау направил президенту. В первой предлагалось предоставить Советскому Союзу кредит в 10 миллиардов долларов сроком на тридцать пять лет под два процента годовых с возможной оплатой стратегическими материалами. Во второй содержалось заявление о «необходимости» полностью лишить Германию химической, металлургической и электрической промышленности для предупреждения будущей немецкой агрессии:

«Теми, кто выступает против ослабления Германии, руководит страх перед Россией и коммунизмом. Одной из причин нынешней войны стала зародившаяся двадцать лет назад идея создания „защитного вала от большевизма.“ Будут ли между Соединенными Штатами и Россией отношения доверия или недоверия, целиком и полностью зависит от позиции нынешнего правительства по германской проблеме».

Уайт не сумел преодолеть сопротивление Государственного департамента, который выступал против предоставления России 10-миллиардного кредита и уничтожения промышленности Германии. Но Рузвельт, в отличие от Черчилля, согласился с советским требованием о 20 миллиардах долларов репараций, половина из которых поступит СССР в качестве «основы для работы» трехсторонней комиссии по репарациям, которая должна была собраться в Москве. Уайт, тем не менее, уже добился скрытных американских субсидий для Советского Союза. В 1944 году он через Силвермастера передал НКВД образцы оккупационной валюты, отпечатанной казначейством для использования на территории Германии. Получив эту подсказку, русские решили попросить клише, краску и образцы бумаги, чтобы наладить собственное производство денег. Директор бюро печати и гравировок отказал, совершенно справедливо полагая, что «разрешение русскому правительству печатать такую же валюту, какую печатают в нашей стране, сделает бухгалтерский учет невозможным.» Уайт возразил, что русские могут расценить отказ как свидетельство сомнения в их честности. «Мы должны им доверять в той же степени, что и другим союзникам.» Неделю спустя клише были получены. В 1953 году на слушании этого вопроса в Сенате было заявлено, что «выяснить масштабы использования русскими этих клише не представляется возможным.» Американским налогоплательщикам эта история обошлась в миллионы долларов.

Политические проблемы были основными на Ялтинской конференции. Больше всего времени уделялось Польше. Кадоган, постоянный помощник министра иностранных дел, так объяснил своей жене создавшуюся ситуацию: «Это будет самое главное… Потому что, в конце концов, если мы не сумеем достичь нормального решения польского вопроса, все наши далеко идущие планы создания всемирной организации окажутся бессмысленными.» В Тегеране Черчилль и Рузвельт согласились как с тем, что русские будут доминировать в Польше, так и с тем, что они сами установят границы. Теперь же, с запозданием, они пытались пересмотреть это свое обязательство, чтобы привести все в соответствие с принципами Атлантической хартии и потребовать гарантий установления демократии в Польше, что, конечно же, совершенно не совпадало с принципами сталинизма. Польша, возвышенно заявил Черчилль, должна быть «госпожой в своем доме и хозяйкой своей души.» Это требовало смещения марионеточного люблинского временного правительства, посаженного русскими, и гарантий проведения свободных выборов. Сталин вел переговоры блестяще. Вначале он тянул время, затем пошел на уступки по второстепенным вопросам, подчеркнув предварительно их огромную важность, с тем, чтобы добиться от союзников согласия на главенствующее положение в Польше, что было ключевым моментом в установлении сталинского порядка в Восточной Европе. Кадоган, судья обычно строгий, писал своей жене: