Андропов взглянул на старинные напольные часы и встал из-за своего необъятного стола.
— Все, — сказал он и подтянул чуть приспущенный узел темно-бордового галстука. — Пора ехать…
У одного из шести выходов из его кабинета Андропова уже дожидался Матвей Тополев. Он вопросительно глянул на шефа и, не говоря ни слова, зашагал к лестнице. Андропов, словно заранее готовя себя в натопленном главном здании КГБ к обжигающей метели на улице, застегнул под горлом воротник утепленного финского «Тикласа» и направился вслед за ним.
Он вспомнил вдруг свое первое появление в этом зловещем здании в качестве нового председателя КГБ, вспомнил расплывчатое, налитое кровью лицо полковника-кадровика, официально числившегося где-то в шифровальном управлении, но почему-то заявившегося в его кабинет первым. Андропов ожидал тогда чего угодно, только не появления огромной — во всю ширину его председательского стола — карты подземных коммуникаций Лубянки, воспользовавшись которой можно было незаметно выйти из служебного кабинета и вынырнуть как минимум в двадцати точках центра Москвы, — прямо на улице, на станции метро, в подсобке обычного продуктового магазина, — отстоящих от главного здания КГБ в пределах от пятисот метров до семи километров…
Тополев между тем уверенно шагал по бесконечному подземному коридору, выстланному мягкой блеклой ковровой дорожкой. Это были коридоры его жизни, его среда, его тайный, закрытый от посторонних глаз и потому совершенно особенный и неповторимый мир. Здесь, на глубине нескольких десятков метров, стояла та особенная, неживая тишина, в какую можно окунуться только на герметически закупоренной студии звукозаписи за несколько секунд до начала трансляции…
Андропов, поневоле вынужденный созерцать узкоплечую, чуть сгорбленную спину своего проводника, как-то меланхолично подумал, что этот еще довольно молодой сотрудник — наверное, один из самых неглупых людей, которые попадались ему на долгом пути к власти. Официально Матвей Тополев числился аналитиком управления внешней разведки КГБ и имел звание подполковника. На деле же он третий год выполнял функции личного консультанта председателя КГБ. Деловые, профессиональные и прочие параметры этих функций никто, кроме, естественно, самого Андропова, не знал. О них можно было только догадываться.
Тополев был человеком уникальным во многих отношениях. Сын репрессированного в конце сороковых армейского генерала, он благодаря реабилитации отца в 1955 году получил возможность поступить в МГИМО и закончить там факультет восточных языков. Матвей был еще первокурсником, когда о его поразительных способностях заговорил весь институт. Собственно, он пришел в МГИМО с пятью прекрасными европейскими языками — английским, французским, немецким, испанским и фламандским, а на третьем курсе свободно болтал на арабском, иврите, урду, китайском и вьетнамском.
Его зачислили в резерв «конторы» уже на втором курсе. К четвертому курсу будущее Тополева не вызывало сомнений даже у ректора МГИМО: по своим данным парень прямиком попадал в советское представительство при штаб-квартире ООН в Нью-Йорке, то есть в распоряжение руководства самой мощной резидентуры КГБ за границей — североамериканской. Там, вероятнее всего, Тополев так и остался бы до выхода на пенсию синхронным переводчиком и обозревателем мировой прессы, не раскрой его по-настоящему один из предшественников Андропова — грозный, вальяжный, любвеобильный и неортодоксальный Александр Шелепин, Шурик.
Один из сильнейших фаворитов Хрущева, кумир горластых советских комсомольцев, которые, по его собственным словам, «работали как маленькие, а пили водку как взрослые», Шелепин по-юношески обожал саму идею «гарунальрашидства», культивировал всевозможные переодевания, «хождения в народ», доверительные беседы с вахтерами и уборщицами — короче, был оригиналом, изобретательней-шим мастером интриги и очень умным человеком.