— Я и не начинаю, я заканчиваю. Материалы, которые сейчас в работе, сдам до вечера, — прохрипел я сквозь закрытую дверь.
Народ в опенспейсе притих, все наблюдали за разборками, но стоило мне выйти из кабинета, все дружно сделали вид, что работают, и с марафонским усердием застучали по клавиатурам.
Все ценное, накопленное за два года работы в редакции, уместилось в тонкую папочку. Список сокровищ оказался невелик: автографы Фетисова и Карякина, пожелтевший выпуск газеты с моим первым материалом, несколько вырезок с интервью и отдельная гордость — фотография со Слуцким. На фото два довольных жизнью лица: одно еще в роли тренера-чемпиона, другое, менее выразительное и важное, — мое. Снимку меньше года, а общего со мной нынешним только русые короткие волосы, серо-голубые глаза, нос и брови. Щеки набухли, вместе с короткой бородой вокруг рта делая челюсть почти квадратной. Хотелось думать, что заматерел, но, похоже, насобирал от сидячего образа жизни.
Оглядев редакцию, вздохнул и принялся чистить компьютер. Все нужное слил на флешку, все ненужное удалил. На выходе уточнил, когда забирать трудовую, сдал пропуск и прихватил свежий, еще пахнущий типографией выпуск — как оказалось, с моим последним анонсом чемпионата мира по танкам.
Вечером позвонил Захар, попросил помочь с перевозкой каких-то деталей в гараж. По дороге я набрал Диме — договорились встретиться у Захара. Мы учились в одной школе и с детства жили неподалеку — а когда позврослели, так сложилось, что купили квартиры тоже на одной улице. Идти было всего ничего, и уже минут через двадцать, успев переодеться, отпроситься у жены и поругаться с соседом из-за выставленных в подъезде велосипедов, я стоял у подъезда Захара. Домофон пискнул на фоне недовольных женских криков, веселого детского смеха и звонкого собачьего тявканья.
Этаж у Захара походил на еще большую помойку, чем у меня, но там дружно постарались все соседи — каждый вносил лепту в меру собственного понимания о красоте и уюте, складируя нужные вещи. В углу стояла пожелтевшая, с покоцанной по краям эмалью стиральная машина «Сибирь». В баке росли кривые розовые цветочки и торчал прикопанный сигаретный фильтр, а в центрифугу посадили лимонное дерево. Но, похоже, климат был не подходящий: часть листьев осыпалась, а вместо плантации лимонов на ветках болтались две бледных кочерыжки. Над стиралкой висело зеркало, рядом стоял невысокий шкаф с подборкой толстых литературных журналов, а дальше начинался уголок Захара. Там, на полу, лежала сидушка от мотоцикла «Ява», до блеска замусоленная нашими задницами (в местах, где не торчал поролон), за ней Захар выстроил башню из старых бензобаков; понять, от чего они, моих знаний не хватало, но на самом верхнем угадывалась вмятина в виде планеты, похожей на Юпитер.
Я остановился перед дверью, не решаясь позвонить, и прислушался. Сквозь преграду из кожзаменителя доносились приглушенные, но довольно резкие крики Лены. Захара слышно не было, хотя обычно он не отставал от жены, заводясь с пол-оборота. Дверь распахнулась, и на пороге возник хозяин квартиры с резко пахнущей растворителем охапкой железных обрубков. С этой ношей он походил на робота в экзоскелете. Примерно метр восемьдесят с кепкой, худоват, но жилистый. Руки так крепко сжимали запчасти, что предплечья напоминали перекрученный стальной трос. Над горой металлолома, удерживая ее сверху щетинистым подбородком, торчала коротко стриженная голова со странной раскраской на лице. Черная полоса (похоже, от машинного масла) под носом, на правой щеке — след от губной помады, а над левым глазом — криво намазанные женские тени. Захар хмурым кивком попросил меня уступить дорогу и, плавно обойдя, понес свой груз к лифту.
Я вошел в квартиру и уже без всяких преград расслышал суть недовольства Лены. «Чтоб ни одной гайки в доме больше не было! Красить он тут собрался. Я на балконе белье сушу, а теперь все воняет. Заняться нечем — плинтуса прибей!» — карнизы, наличники и далее по списку, меняя местами слова и вспоминая всё новые дела. Я заслушался — жутко и знакомо, но уж очень складно у нее это выходило, причем мой приход ее совершенно не смутил, сухо поздоровалась и ушла на кухню, не переставая шуметь, хотя и снизила голос до уровня «суровое ворчание». Большего внимания я удостоился от парочки, выпрыгнувшей из комнаты. Чумазая шестилетняя девочка бросились на меня с криками «Дядя Сережа», а тощая маленькая собачонка просто облаяла, пытаясь цапнуть за штанину.
— Привет, принцесса! — я попытался стереть у нее со лба черную кляксу. — А ты почему такая грязная?