Во-первых, как мне теперь вообще выбираться с этого проклятущего острова, если Палыча убили, а связи с Кинаем у меня нет? Во-вторых, на какие деньги это сделать, если всю мою наличность изъяли еще в Киото вместе с документами? И в-третьих, как поступить со Стрижом, который с минуты на минуту может сыграть в ящик? Не то чтобы вопрос номер три беспокоил меня больше других, но тем не менее усилий, уже затраченных на спасение Стрижа, было откровенно жаль. И решать этот вопрос, как ни крути, следовало в первую очередь. И я в полном недоумении вернулся в автобус и тупо уставился на панель. За время моего отсутствия там произошли кое-какие перемены. Стрелка бензобака, дрожавшая последние километры пути на уровне нижней отметки, теперь безжизненно упала, устав, видимо, предупреждать водителя о необходимости пополнить запас горючего. Зато вместо датчика бензобака активизировался другой. Красная лампочка, тревожно мигающая на панели, оповещала, что бензина осталось лишь на пятьдесят километров пути. Хотя на самом деле его осталось гораздо меньше. Пока я толкался возле отеля, а это заняло у меня минут двадцать, двигатель продолжал работать, глушить его я не решился. Так что не стоит сильно удивляться, если машина встанет на ближайшем перекрестке.
Тем не менее я развернулся и бесцельно поехал вперед, блуждая по незнакомым улицам и сам не понимая, куда еду и зачем. Конечно, можно было попытаться разыскать больницу и сдать туда Стрижа, но с таким же успехом я мог передать напарника прямиком в руки местной полиции. А если говорить откровенно, то в руки старика Сакато. Что там рассказывал Палыч о любви этого типа к изощренным пыткам? Думаю, он не откажет себе в удовольствии покуражиться над человеком, пусть по недоразумению, но все-таки застрелившим его сына. Пошарив с сигаретной пачке, я бережно извлек на свет последнюю сигарету и чертыхнулся. Настроения бороться за жизнь свою и Стрижа не было совершенно. Хотелось плюнуть на все, зайти в ближайший полицейский участок и выложить им правду-матку о том, каким образом я оказался замешанным в покушении на жизнь Зимы и Сакато-младшего. Другое дело, шансов на то, что мне кто-то поверит, практически никаких. Для начала отлупят почем зря, отрабатывая на мне свои хитрые самурайские приемчики, а потом, скорее всего, вместе со Стрижом передадут Сакато. Порадуют, так сказать, старика. Но мне-то радовать этого извращенца совершенно не хотелось. А принимать за компанию со Стрижом участие в пытках в качестве жертвы — тем более.
Микроавтобус, словно одобряя мои мысли, дернулся и заглох. По инерции некоторое время он еще катился по асфальту, и я небрежно приткнул его возле какой-то тумбы с возвышающимся на ней обелиском.
— Понастроили памятников, понимаешь. — пробурчат я, вылезая на улицу и со злостью хлопая дверью. — Ну и где теперь брать деньги на бензин?
Ответа на этот вопрос не последовало. Как, впрочем, и ответа на вопрос, зачем мне, собственно, этот самый бензин понадобился, раз ехать все равно некуда?
— Молчишь? — пробормотал я, обращаясь к тумбе, — Ну молчи, молчи. Гм, а это что еще такое?
Подняв глаза, я с удивлением обнаружил на тумбе не обелиск и не памятник, как предполагал раньше, а самый настоящий православный крест. Большой и величественный, он реял в высоте, словно осеняя меня и прилегающий район Хокадате.
— Мать честная! — изумился я, — Это как же понимать надо, а? Никак япошки наш крест где-то сперли и у себя пристроили?! Нет, это ни в какие ворота не лезет!
Возмущаясь, я тем не менее озирался по сторонам, окрыленный робкой надеждой. Раз стоит православный крест, значит, поблизости должна быть и церковь, верно? И не какая-нибудь, а именно наша! Знатоком японской истории я себя считать не мог, но все равно помнил, что японцы — на редкость веротерпимая нация. Пользуясь этим, на японских островах открывали в свое время миссии и верткие улыбчивые католики в шелковых рясах, благоухающие духами, и наши бородатые попы, суровые, пропахшие ладаном и чесноком люди.
— Есть здесь церквуха, есть, — бормотал я, обшаривая взглядом окрестности, — Не может не быть! Кресты просто так не ставят… Ага, вот она, родимая! А раз есть, — продолжил я, припуская трусцой к темному зданию, притаившемуся в переулке, — значит, пускай помогает! Иначе зачем их тогда вообще строить?