— Но ведь такая жизнь не для достойных…
— Не говорите этого. Какие же мы достойные люди! Мы трусливы и слабы, все мы!
— Но жизнь, которую…
— Вы хотите сказать, что здесь нам хорошо живется? У нас нет прочного положения. А дети? Немногие из нас имеют детей. Детям не так плохо, как нам, потому что они ничего иного и не знают. Ребенок, родившийся рабом, не так страдает, как взрослый человек, некогда бывший свободным.
— Мы не рабы, — сказал Бишоп.
— Конечно, нет, — согласилась Максайн. — Мы можем уехать отсюда, когда захотим. Нам достаточно подойти к местному жителю и сказать: «Я хочу обратно на Землю». Вот и все. Любой из них может отослать вас обратно… точно так, как они отправляют письма, точно так, как они доставляют вас к месту работы или в вашу комнату.
— Но никто еще не возвратился.
— Конечно, никто, — подтвердила Максайн. — Запомните, что я вам сказала. Не думайте. Только так можно жить. Никогда не думайте. И вам будет хорошо. Вы будете жить спокойно, легко.
— Верно, — сказал Бишоп, — только так можно жить.
Она искоса посмотрела на него.
— Вы начинаете понимать, в чем тут дело.
Они заказали еще по одному коктейлю.
В углу какая-то компания пела хором. Неподалеку ссорилась парочка.
— Тут слишком шумно, — сказала Максайн. — Не хотите ли посмотреть мои картины?
— Ваши картины?
— То, чем я зарабатываю себе на жизнь. Они довольно плохи, но в этом никто не разбирается.
— Я бы посмотрел.
— Тогда хватайтесь за меня и держитесь.
— Хватайтесь…
— Мысленно. Не руками, конечно. К чему пользоваться лифтом?
Бишоп удивленно посмотрел на нее.
— Учитесь, — сказала Максайн. — В совершенстве вы этим не овладеете никогда, но двум-трем трюкам научитесь.
— А что мне делать?
— Просто расслабьтесь, — сказала Максайн. — Умственно, конечно. Постарайтесь быть поближе ко мне. Не пытайтесь помогать. Вы не сможете.
Он расслабился и постарался быть поближе к ней, сомневаясь, правильно ли он все делает.
Вселенная раскололась и соединилась вновь.
Они стояли в другой комнате.
— Я сделала глупость, — сказала Максайн. — Когда-нибудь я ошибусь и засяду в стене или где-нибудь еще.
Бишоп вздохнул, огляделся и присвистнул.
— Как здесь хорошо, — сказал он.
Вдалеке едва виднелись стены. На западе возвышались снежные горы, на востоке текла река, берега которой поросли густым лесом. Прямо из пола росли цветы и кусты. В комнате были синеватые сумерки, а где-то вдалеке играл оркестр.
Послышался голос шкафа:
— Что угодно, мадам?
— Коктейли, — сказала Максайн. — Не слишком крепкие. Мы уже раздавили бутылочку.
— Не слишком крепкие, — повторил шкаф. — Сию минуту, мадам.
— Иллюзия, — сказала Максайн. — Все тут иллюзия. Но прекрасная иллюзия. Хотите попасть на пляж? Он ждет вас. Стоит только подумать о нем. Или на Северный полюс. Или в пустыню. Или в старый замок. Все это будет как по мановению волшебного жезла.
— За ваши картины, должно быть, хорошо платят, — предположил Бишоп.
— Не за картины. За мою раздражительность. Начинайте с этого. Впадите в черную меланхолию. Начните подумывать о самоубийстве. Тогда все у вас будет наверняка. Вас быстренько вознесут в номер получше. Сделают все, лишь бы вы были довольны.
— Вы хотите сказать, что кимонцы сами переместили вас сюда.
— Конечно. Вы еще новичок, и потому у вас не такой номер.
— Мне мой номер нравится, — сказал Бишоп.
Коктейли были готовы.
— Садитесь, — сказала Максайн. — Хотите луну?
Появилась луна.
— Хотите две или три? — продолжала она. — Но это уже будет слишком. С одной луной совсем как на Земле. Так вроде бы уютней.
— Но ведь должен быть предел, — сказал Бишоп. — Не могут же они улучшать наше положение до бесконечности. Должно прийти время, когда даже кимонцам нельзя уже будет придумать ничего нового и неизведанного.
— На вашу жизнь хватит. Все вы, новички, одинаковы. Вы недооцениваете кимонцев. В вашем представлении они люди, земные люди, которые знают чуточку больше нас. Но они совсем другие. Ни в чем не похожие на нас. Только вид у них человеческий. Они снисходят до общения с нами.
— Но для чего же им нужно общаться с нами?
— Вот об этом, — сказала Максайн, — мы никогда не спрашиваем. От этого можно с ума сойти.
Бишоп рассказал своим кимонцам об обычае людей устраивать пикники. Эта мысль им никогда не приходила в голову, и они ухватились за нее с детской радостью.
Они выбрали для пикника уголок в горах, прорезанных глубокими ущельями, поросшими деревьями и цветами. Тут же была горная речка с водой, прозрачной, как стекло, и холодной, как лед.
Они устраивали различные игры и боролись. Они плавали, загорали и слушали рассказы Бишопа, усаживаясь в кружок, отпуская язвительные замечания, перебивая, споря.
Но Бишоп посмеивался над ними, не открыто, конечно, так как он знал, что они не хотят оскорбить его, а просто забавляются.
Еще несколько недель назад он обижался, сердился в чувствовал себя униженным, но постепенно привык… заставил себя привыкнуть. Если им нужен клоун, пожалуйста, он будет клоуном. Если уж ему суждено быть придворным шутом, одетым в разноцветный костюм с бубенчиками, то он должен с достоинством носить дурацкую одежду и стараться, чтобы бубенчики звенели весело.
Временами в их поведении была какая-то злобность, какая-то жестокость, но долго это не продолжалось. С ними можно было ладить, если только знать, как это делать.
К вечеру они разложили костер и, усевшись вокруг него, разговаривали, шутили, смеялись, оставив, наконец, Бишопа в покое. Элейн и Бетти были чем-то встревожены. Джим посмеивался над их тревогой.
— Ни один зверь к костру не подойдет, — сказал он.
— А тут есть звери? — спросил Бишоп.
— Немного есть, — ответил Джим. — Кое-какие еще остались.
Бишоп лежал, глядя на огонь, прислушиваясь к разговору, радуясь, что его оставили в покое. Наверно, такое же ощущение бывает у собаки, подумал он. У щенка, который прячется в угол от детишек, которые не дают ему покоя.
Он смотрел на огонь и вспоминал, как когда-то с друзьями совершал вылазки за город, как они раскладывали костер и лежали вокруг него, глядя на небо, на старое знакомое небо Земли.
А здесь другой костер. И пикник. Но костер и пикник — земные, потому что люди Кимона не имели представления о пикниках. Они не знают и о многом другом. Народные обычаи Земли им незнакомы.
В тот вечер Морли советовал ему присматриваться к мелочам. Может быть, они дадут ответ…
Кимонцам нравятся картины Максайн, потому что они примитивны. Это примитив, но не лучшего сорта. А может быть, до знакомства с людьми Земли кимонцы тоже не знали, что могут быть такие картины?
В конце концов есть ли в броне, покрывающей кимонцев, какие-нибудь щели? Пикники, картины и многое другое, за что они ценят пришельцев с Земли… Может быть, это щели?
Наверно, это зацепка, которую ищет Морли.
Бишоп лежал и думал, забыв, что думать не следует, так как кимонцы читают мысли.
Голоса их затихли, и наступила торжественная ночная тишина. Скоро, подумал Бишоп, мы вернемся — они домой, а я в гостиницу. Далеко ли она? Может быть, до нее полмира. И все же я окажусь там в одно мгновение. Надо бы подложить в костер дров.
Он встал и вдруг заметил, что остался один.
Бишопа охватил страх. Они ушли и оставили его одного. Они забыли о нем. Но этого не может быть. Они просто тихонько скрылись в темноте. Наверно, шутят. Хотят напугать его. Завели разговор о зверях, а потом спрятались, пока он лежа дремал у костра. Теперь наблюдают из темноты, наслаждаясь его мыслями, которые говорят им, что он испугался.
Он нашел ветки и подбросил их в костер. Они загорелись и вспыхнули. Бишопа охватило безразличие, но он почувствовал, что инстинктивно ежится.
Сейчас он впервые понял, насколько чужд ему Кимон. Планета не казалась чужой прежде, за исключением тех нескольких минут, когда он ждал в парке после того, как его высадила шлюпка. Но даже тогда она не была очень чужой, ибо он знал, что его встретят, что кто-то непременно позаботится о нем.
В том-то все и дело, подумал он. Кто-то должен позаботиться обо мне. О нас заботятся… хорошо. Прямо-таки окружают заботой. Нас приютили, нас опекают, нас балуют… да, да, именно балуют. А почему? Сейчас им надоест эта игра, и они вернутся в круг света. Наверно, я должен полностью отработать получаемые деньги. Наверно, я должен изображать испуганного человека и звать их. Наверно, я должен вглядываться в темноту и делать вид, что боюсь зверей, о которых они говорили. Они говорили об этом, конечно, не слишком много. Они очень умны для этого, слишком умны. Упомянули вскользь, что есть звери, и переменили тему разговора. Не подчеркивали, не пугали. Ничего лишнего не было сказано. Просто высказали предположение, что есть звери, которых надо бояться.