Леди Эверингтон было не по себе, но она пыталась поддержать свою репутацию женщины, не смущающейся ничем.
– Все-таки все равно, на Пиккадилли или в Йошиваре, всякая проституция есть чисто коммерческая сделка.
– Может быть, – сказал молодой дипломат, – только не касаясь идеала в глубине нашей души. Страсть – часто уродливое воплощение идеала, как и грубое изображение Бога, сделанное дикарем. Проблеск идеала возможен на Пиккадилли и невозможен в Йошиваре. Нечто божественное видели в Маргарите Готье; молоденький Гюг видел его даже в Нана. Словом, здесь, в Лондоне, в самых грязных и отвратительных случаях женщина все еще отдается, тогда как в Японии мужчина ее просто берет.
– Обри, – сказала его приятельница, – я не подозревала, что вы поэт, иными словами, можете говорить безрассудные вещи без смеха. Думаете, все это может отразиться на жизни Баррингтонов?
– Было бы жестоко думать о старине Джеффри, таком прямом, чистом и честном парне, что он не мог бы победить дурных мыслей. Я только подумал, что, если кто-нибудь женится на обезьяне, он может принимать ее за человека, только пока не увидит ее собратьев в клетке.
– Бедная маленькая Асако, моя последняя приемная дочь! – воскликнула леди Эверингтон. – Право, Обри, вы уж слишком грубы.
– Я не хотел этого, – сказал тоном раскаяния Лэкинг. – Она чрезвычайно милое маленькое создание, похожее на котенка, но я считаю неблагоразумным, что он везет ее в Японию. Ее восточные инстинкты могут проявиться самым неожиданным образом.
Наступила весна, время порывов, когда мы легче всего подчиняемся внезапным движениям сердца. Даже в сухом климате Египта пронеслись потоки дождей, как стаи перелетных птиц. Асако Баррингтон почувствовала их свежее влияние и вместе с тем влечение к новому и к новым местам. До сих пор у нее замечалось мало склонности посетить страну своих предков. Но теперь, возвращаясь от храмов Луксора, она совсем неожиданно сказала Джеффри:
– Если мы поедем в Японию теперь, мы как раз поспеем, чтобы увидеть цветущие вишневые сады.
– Как, маленькая Юм-Юм, – вскричал в восхищении муж, – вам надоели уже фараоны?!
– Египет очень интересен, – поправилась Асако, – поразительно это величие тысяч и тысяч лет. Но оно наводит грусть, не кажется вам? Думается, что все здесь умерли давным-давно. Хорошо бы увидеть опять зеленые поля, правда, милый Джеффри?
Голос весны говорил ясно.
– И вы в самом деле хотите ехать в Японию, милая? Я ведь в первый раз слышу от вас об этом.
– Дядя и тетя Мурата в Париже не раз говорили в это время: «Если теперь вернуться в Японию, мы как раз застанем цветение вишни».
– Почему, – спросил Джеффри, – японцы так много думают о вишневых цветах?
– Они очень изящны, – отвечала его жена, – настоящие снежно-белые облака; кроме того, говорят, что эти цветы – души японцев.
– Так вы будете моим вишневым цветочком, хорошо?
– Нет, не женщины, – возразила она, – это мужчины – вишневые цветы.
Джеффри засмеялся. Ему казалось нелепым сравнивать мужчину с хрупким цветком, с его преходящей красотой.
– А как же японские дамы, – спросил он, – если цветы – мужчины?
Асако не знала, чтобы особый цветок символизировал их прелесть. Она выразила предположение:
– Кажется, бамбук, потому что женщины должны склоняться, как во время бури, когда мужья сердятся. Но, Джеффри, вы никогда не сердитесь. Вы не даете мне случая сделаться бамбуком.
На следующий день они взяли билеты в Токио. Долгое морское путешествие оказалось приятным опытом, прерываемым беглыми визитами к друзьям, живущим на Цейлоне и в Сингапуре, и, оживляемым тесной, хотя и эфемерной, интимностью жизни на борту парохода.
На «Суматре» была пестрая компания, и ее наиболее бросающиеся в глаза представители – шумные и пьющие завсегдатаи курительной комнаты и дамы сомнительного поведения, с которыми они проводили время, – были сразу отвергнуты Джеффри как недостойные.
Из-под этой пены вышли на свет люди более подходящие – офицеры и правительственные чиновники, возвращающиеся к своим постам, и несколько туристов от безделья. Каждый, казалось, старался оказать внимание очаровательной японской леди, и избегнуть этого усиленного внимания было трудно в тесных пределах судовой жизни. Единственным средством отстранить несносных было окружить себя телохранителями из приемлемых компаньонов. Райская ограда медового месяца не запиралась в пути.