— А порог, Андрей, — повернулся он к парню, — все равно что конь норовистый. Силой его не укротишь. Слабину его знать надо, тогда и не полетишь торчком. А уж когда оседлал, не дергай. Пускай несет, только подправляй легонько. Он умается и будет как шелковый, лихо в угол.
— Коней объезжать мне приходилось, — сказал Чигрин.
— Значит, и здесь управишься, лихо в угол, — положил руку на его крутое плечо Мусий Иванович. — Запомни, перед этим здоровенным камнем есть еще один, под водой, невидимый. Вот он и сбивает течение. Надо только не прозевать и рулем помочь лодке. Понял? — Он утерся рукавом и взялся за весло. — Если уж на Лоханском пороге спотыкаться, то про Ненасытецкий и думать нечего.
И снова, раскинувшись почти на версту вширь, вольно нес свои воды к морю Днепр. Солнце уже поднялось над горизонтом, и вода переливалась в его лучах разными красками. Гребя, Андрей с любопытством осматривал дикие кручи, голые и поросшие деревьями острова. Неподалеку от высокого правого берега из воды выступала отвесная скала. А почти напротив, посреди луга, возвышалась другая, такая же стремительная и островерхая. В груди Чигрина будто что-то встрепенулось. Он вспомнил слепого кобзаря, который пел когда-то на ярмарке в Новоселице о двух каменных столбах на Днепре.
В его длинной песне речь шла о временах далеких, седых, когда над безлюдными степями только орлы парили, а в высоченных травах дикие звери прятались. Подошли к Днепру тогда, пел кобзарь, две дружины. Одна из них русская, другая — турецкая. Встали на берегах реки и начали перекликаться, угрожать одна другой. Никто не хотел поступиться землей. И тогда из одной пещеры на середину Днепра выплыл в лодке седобородый дед и крикнул обеим дружинам, чтобы не бранились, а померились силой: чей воин дальше кинет тяжелый камень, того дружина и остается в этой степи. И вот вышли на прю, всплыл в памяти Чигрина высокий голос кобзаря, два могучих богатыря. Первым кинул огромный обломок скалы турецкий воин. Летел этот обломок, летел, да и бултыхнулся в воду неподалеку от берега. Тогда размахнулся русский богатырь. Загудело и застонало вверху. Бросились врассыпную турецкие воины, потому что эта скала перелетела Днепр и падала прямо на их головы. Так и остались русские на этой земле. А скалы возвышаются до сих пор.
Когда проплывали мимо скал, Чигрин пересказал Мусию Ивановичу старинную песню кобзаря. Поинтересовался, знает ли он легенду об этих каменных столбах.
— Слыхал когда-то, — ответил лоцманский атаман Полторак, — хорошая сказочка, лихо в угол. А я тебе другую расскажу. Только не сказочку, а быль. Хотя и давненько уже это случилось, но люди помнят.
— Что помнят? — не удержался Андрей.
— Все, лихо в угол. И добро, и зло. Ничего не забывается на этом свете. Видишь вон рыжую скалу, — указал глазами Мусий Иванович на высокий остров, прилепившийся к правому берегу. — На ней когда-то войсковой есаул Короп молодого парня своего замордовал. Говорят, скала после этого рыжей стала.
— Он жил на острове? — поинтересовался Чигрин.
— Нет, там только мартыны гнездились. Сам видишь, какая крутизна со всех сторон. Так вот есаул и задумал перед турецкой войной деньги спрятать на нем. Переплыл ночью на долбленке, вскарабкался наверх и закопал золото и серебро в глиняном горшке под старым дичком. Уверен был, лихо в угол, что никто не знает об этом его тайнике. И возможно, ничего бы и не случилось, но утром батрак-парнишка начал умолять есаула-скупца хотя бы на гривенник увеличить плату. Совсем обносился, лихо в угол, даже постолы не на что было хлопцу купить. За харчи только и гнул свою спину на хозяина. Тот и заподозрил парня. Как только стемнело, заманил его на остров, привязал к памятному дичку и начал избивать арапником. «Ты хотел денег? — допытывался он. — Так бери, вот они, под тобой, в горшке лежат. Доставай!» И снова порол невинного батрака так, что тот кровью землю оросил.
Мусий Иванович, пересказывая эту быль, даже помрачнел.
— Неужели до смерти запорол? — хриплым от возмущения голосом спросил Андрей.
— Не удалось. То ли помешало ему что-то, то ли не захотел грех брать на душу, а только оставил распятым на дереве. Надеялся, нелюдь, что парень и сам помрет. А его, лихо в угол, спасли. На третий день. Рыбаки, причалившие к острову на ночлег, — объяснил Чигрину. — Еще дышал, бедняга, только помешался, о закопанном золоте все время бормотал, но его, лихо в угол, сколько ни искали в земле рыбаки, нигде не было. Забрал есаул свой клад.
— И ему сошло с рук? — гневно сверкнул глазами Андрей.
— Э-э, лихо в угол, на клочья бы разорвали зверюгу люди, когда узнали о его издевательствах над батраком, — ответил Полторак. — Бежал, как хорь из курятника. Будто аж в Кременчуг, под защиту губернатора. И золотце свое прихватил конечно же. А потом, — повернул к Андрею скуластое лицо, — война началась, не до этой беды людям стало...