Екатерина приняла игру — не докучала гостю чрезмерным вниманием. Садилась за ломбер с Шуваловым, Сегюром, Фицгербертом, а он мог танцевать с графиней Браницкой или с камер-фрейлиной Протасовой, переговариваться с молодыми офицерами лейб-гвардии, которые тоже делали вид, будто не знают настоящего сана собеседника. Да и императора менее всего интересовали придворные повесы в блестящих мундирах. Пристально следил он за сухощавым генералом, который оживленно вошел в бальный зал, вызывая на лицах придворных то преувеличенно льстивую улыбку, то откровенное презрение, то неподдельное удивление, реже — восторг, приязненные взгляды. Иосиф уже немало был наслышан от де Линя и от своего послав России Кобенцля об этом непохожем на других генерале. Слышал о его блестящих победах над османцами во время прошлой русско-турецкой войны. Знал, что именно он, Суворов, выиграл последнюю битву, разгромил со значительно меньшими силами турецкий корпус под Козлуджи. Россия заключила тогда выгодный для нее Кючук-Кайнарджийский мирный трактат, вынудив Турцию поступиться господствующим положением на Черном море и согласиться на автономию Крыма. Не мог не знать «граф Фалькенштейн» и того, какую роль сыграл этот малоприметный внешне генерал в окончательном присоединении полуострова к империи.
После какого-то танца они оказались рядом. Суворов, равнодушно посмотрев на офицера в австрийском мундире, поздоровался с ним легким кивком.
— Неужели и вы меня не знаете? — шепотом спросил Иосиф.
— Не смею так сказать, — мигом обернулся к нему генерал и добавил заговорщицким шепотом: — Я слышал, будто вы — император римский.
— Разные ходят слухи, — неопределенно ответил Иосиф. — Я же верю, что беседую с российским фельдмаршалом.
— Вполне возможно, — не стал возражать генерал, — солдаты меня любят, враги ругают, министры остерегаются, потому что говорю правду и бужу сонных, друзья удивляются, придворные надо мной смеются, помилуй Бог, чем не гожусь в фельдмаршалы.
Вроде и не сказал ему генерал ничего огорчительного, а настроение упало. Иосиф уже и не рад был, что задел Суворова. «Какая уверенность в себе! — думал с завистью, вспомнив утром этот короткий разговор. — Навряд ли смог бы кто-нибудь из его генералов так ответить — смело, остроумно и с достоинством. Не-ет, австриец в мундире, даже с генеральскими эполетами, не позволит себе ни единого вольного слова. Там дисциплина и муштра. И никаких отступлений. Это только в России способны на непостижимые поступки».
Екатерина пригласила его заложить над Днепром вместе с нею огромный собор — на аршин длиннее римской базилики святого Петра. Собственно, этим освящалось строительство города — столицы Новороссии. В открытое окно кареты император созерцал уже некоторые его очертания: размеченные улицы шириной до двухсот футов, выложенные из дикого камня фундаменты просторных зданий, возводившихся на горе, кирпичные стены дворца, за которым цвел сад и виднелись двускатные крыши оранжерей.
Кортеж остановился возле шелкового шатра, увенчанного двуглавым орлом. Шатер возвышался неподалеку от строящегося дворца. Сквозь тонкую ткань, подкрашивая ее в розовый цвет, просвечивали огни канделябров. Шатер служил походной церковью, возле которой монархов встречали князь Потемкин, генерал-майор Синельников, епископ Екатеринославский, Херсонский и Таврический Амвросий. После литургии императрица вместе с Иосифом спустилась по устланным персидским ковром ступенькам в углубление, выкопанное на месте будущего соборного престола, и вложила в узенькую нишу золотую дощечку с царской грамотой. Иосиф прикоснулся пальцами к кирпичу, которым мастеровые замуровали нишу. На императорской перчатке остались рыжеватые кирпичные пылинки. Иосиф поморщился и, воспользовавшись орудийным залпом, отвлекшим на миг Екатерину, немедленно снял и отдал запачканную перчатку своему генералу, шедшему следом. Его почему-то раздражали и сама церемония, и тысячи людей за плотными шеренгами караульных солдат, и непривычный для европейца размах будущих улиц, вдоль которых вырастали каменные дома, и широченный Днепр, что так дерзко посверкивал внизу, омывая высокий, похожий на гигантский корабль остров, и даже погожий день, голубое, без единого облачка, небо. Все вокруг здесь будто бросало ему вызов, смеялось над потаенными надеждами императора. «Лучше бы я в Херсоне дождался царицы», — упрекнул он себя за неосмотрительную поездку по степи. И хотя в душе у него было пасмурно, на лице отражался восторг от увиденного.