КИНЕСИКИ
Рассказ
Хочу себе сегодня пир устроить:
Зажгу свечу пред каждым сундуком,
И все их отопру, и стану сам
Средь них глядеть на блещущие груды.
Арсений Крупицин был уже сильно немолод, пенсионер, но еще с небольшим стажем. Жил он одиноко и замкнуто, и не то чтобы совсем бобылем, хотя был и безбрачен и бездетен, не то чтобы совсем бирюком, хотя сам не искал ни связей, ни знакомств, но таким было его положение, что будто бы никто и не подозревал о его существовании. Справедливее сказать — почти никто.
В каких-то канцеляриях имелись о нем сведения. В метриках было записано, кто были его отец и мать. В дипломе значилось, что он экономист. Трудовая книжка хранила подробные записи о бухгалтерском стаже. Были еще книжки медицинские, санаторно-курортные карты, потерявший всякое значение профсоюзный билет, старомодные удостоверения члена такой и сякой дружины и даже читательские билеты в городские библиотеки. Все это были документы прошлого, припахивали клеем или нафталином будто бы. Документы современные назывались «полисы», не пахли ничем, их санитарно-ламинированные плоскости надежно и прозрачно уведомляли, что собой представляет податель сего чипо-полиса. Впрочем, Арсений Крупицин одинаково равнодушно и аккуратно хранил и те и другие свидетельства своей жизни по необходимости и по привычке беречь веще-факты, попавшие ему в руки. Он был собиратель, точнее — подбиратель.
Шишки, камушки, стеклышки, перышки, ракушки, монетки — драгоценный хлам юных палеонтологов! Эти найденные, выигранные, выменянные сокровища трепетно укладываются в коробочки для скорого забвения по пыльным углам и подкроватным тайникам. Юный Арсений не только подбирал и тащил с улицы всякую дрянь, к материнскому отвращению или умилению — зависело от ее настроения, — но и припрятывал этот, в сущности, сор и мусор, который следовало вымести, сложить в мешок и вынести вон. Ореховые скорлупки, засохшие бутоны цветов, рачьи клешни, раздвоенные рыбьи хвосты, похожие на рачьи клешни, свечные огарки и карандашные огрызки, винные и шампанские пробки, кусочки лент, тесемочки, какие-то мотявочки, словом — абсолютный вздор пригребал Арсений и приберегал для каких-то своих дел и забав. Сколько мог себя помнить, он постоянно что-то выискивал под ногами, наклоняя голову немного вбок, был похож на птицу, выискивающую корм. Арсений охотился на окружающие его предметы, подбирая примечательные, но спроси его, чем они так ему занятны, промямлит, что «интересная штучка, может пригодиться».
Он и в самом деле не мог ни вам, ни себе объяснить, как именно подбиралась коллекция. Но без этих чепуховых мелочей юный Арсений не представлял, как выстроить серьезную игру. К примеру, шахматные фигуры были слишком скучны для игры в шахматное королевство. И ни круглые блюдца шашек, ни костяшки домино, ни загадочные своей округлостью деревянные бочонки лото, ни даже карточные домики и лабиринты из пуговиц не могли составить порядочной декорации для разыгрывания шахматными персонажами сюжетов с шекспировскими перипетиями. Тщательно подобранные мелочовки и служили детальками и материалом для изготовления разного рода аксессуаров и бутафорий. Королевским фигурам и свите требовались шляпы, плюмажи, шпаги, веера, жабо, шлейфы, шлейки для питомцев и сами эти питомцы, наконец! Нужно было соорудить трон, гербы, карету, паланкин, обустроить покои и залы. А все эти пустяковые фетиши — поводы для споров, скандалов и распрей, войн и конфликтов, всякие там платки, украшения, талисманы, чуринги, брелки? Это золотое руно сюжета, эти драгоценные подвески придворных козней, этот королевский стакан воды, полный интриг? Любая чепуховина из коллекции могла взлететь в цене, стать центром разыгрываемого эпизода, занять место в коробке фавориток коллекционера. Мир готовых вещей Арсений превращал в свои артефакты вкраплениями и вкладышами из мелочей и случайных пустяков.
Штучка могла быть интересна крапинкой, трещинкой, щербинкой, дырочкой или, напротив, — могла быть удивительно цела-невредима, гладенькая, безупречная своей образцовостью. Арсений так и продолжал всю жизнь подбирать всякую мелочовку, словно не замечая переживаемых событий: учеба, работа, похороны, путешествия, перемены и переустройство жизни, даже своей собственной. Он так и продолжал по-птичьи всматриваться в предметы, приносить домой то да се, укладывать в коробки, помечая дату и место найденного.
Пожалуй, что-то действительно менялось вокруг: то ли климат, то ли атмосферные потоки и течения, приносившие заморские диковинки. Теперь у него были и колючие плодочашечки каштанов, пупырчатые шкурки и гладкие косточки от личи, волосатые черепки кокоса, улыбающиеся скорлупки фисташек. Все эти диковинки радовали и пробуждали что-то, какую-то смутную радость или надежду, пока Арсений их рассматривал, то морща нос под толстой оправой очков, то улыбаясь сквозь лупу. Эта смутность и неопределенность не давала Арсению покоя, пусть и не так мучительно, как желание Германна проникнуть в тайну трех верных карт. Но порой он чувствовал себя и на месте Лизы, гадавшей над поведением молодого инженера, который в известный час являлся под ее окнами. Словом, перебирая свои экспонаты, — и чем дольше сидел над ними, тем сильнее Арсений чувствовал, предчувствовал нечто, почти предопределенность счастливых перемен на пятом году своего пенсионерства, да еще в дни любимой поздней осени. Впрочем, он был не тщеславен и любил осень всякую: пышную, яркую, тихую, слякотную, с туманами, дождями, заморозками…