— Горько! — кричал Меншиков.
Шварценеггер в шапке мономаха поцеловал невесту Екатерину Лопухину.
Справа от царя сидел Эдди Мёрфи в русской рубахе расшитой петухами в роли Ибрагима Ганнибала и играл на гитаре негритянские песни.
— Ганибалка, — спросил царь, закуривая сигару, — нравится тебе моя жена?
— Очень нравится! — ответил арап, пощипывая струны.
— А мне нет! Не понимаю — чего в ней мама нашла.
Лопухина заплакала.
— Не плачь, дура, — царь протянул невесте сахарного петушка на палочке.
Лопухина взяла леденец и полизала.
— Сыграй мою любимую, — приказал царь Ганнибалу.
Ганнибал тряхнул головой и запел:
Ты ввергла меня В горнило страданий И я никогда не добьюсь своего Так вертит двумя половинками задними Перед озверевшим слоном ефиоп Ефиопы, ефиопы Львиное сердце, гордая стать Ефиопы вертят попами Чтобы мордами в грязь не упасть.
Пётр поцеловал арапа в губы.
— Горько! Горько! — закричал пьяный Меншиков.
— Постыдись людей, бесстыдный! — осадила его Наталья Кирилловна.
— А? Что? Не понял, — сказал Меншиков.
Пётр Первый с молодой женой Екатериной лежат на кровати под одеялом.
— Скучная ты, Екатерина. С тобой не интересно заниматься любовью. Как будто ты не женщина, а лягушка. В тебе нет достаточто темперамента.
Екатерина заплакала.
— Не реви, дура, — царь сунул жене сахарного петушка. — На тебе…
Немного полежали молча. Царь курил сигару, а Екатерина грызла петушка.
— Табак куришь? — спросил Пётр.
— Нет, — Катерина перестала грызть и с опаской посмотрела на мужа.
— Хочешь, научу? Хоть чего-то в тебе будет оригинального. Держи сигару.
Катерина осторожно взяла сигару и понюхала.
— Не надо нюхать. Кури давай.
Екатерина затянулась и закашлялась. Из глаз у царицы потекли слезы.
— Не реви, дура, — нахмурился царь. — Не могу я видеть эти женские слезы!
Напрасно я на тебе женился. Заниматься любовью не умеешь, курить не умеешь. Только плачешь круглые сутки! Лучше я буду заниматься любовью с другими весёлыми женщинами. А ты сиди дома, курва!
Пётр гуляет в Немецкой слободе. Рядом на стуле сидит его дядя переодетый Папой Римским. С другой стороны сидит Ганнибал с гитарой. Напротив сидят пять европейских послов.
— Господа послы, — сказал Пётр, — вас сюда привезли для того, чтобы совершить с вами обряд посвящения в подданные Всепьянейшего Папы.
Папа икнул и подмигнул.
— Это вот наш Всепьянейший Папа, который может выпить столько, сколько ему нальют. Вы должны выпить с Папой по кружке водки и поцеловать Всепьянейшему руку.
Послы недовольно загудели.
— Того, кто будет гудеть, — сказал Пётр, — я посажу на кол за шпионаж!
Послы примолкли.
— Начинаешь ты, — Пётр показал пальцем на греческого посла Папакириаку.
Папакириаку поправил на голове колпак с кисточкой.
— Хорошо, — сказал он и перекрестившись, выпил кружку водки и приложился к руке Римского Папы.
Римский Папа похлопал его по щеке:
— Принимаю тебя, Папакириака, в общество Кловунов имени обезьяны Сеньки и кабана Васьки. И нарекаю тебя новым именем Абрам Иваныч. Радуйся!
— Молодец, Абрам Иваныч, — похвалил посла Пётр. — Видно, что православный.
А теперь ты, — он показал на польского посла.
Сигизмунд Пшавецкий сказал:
— Я отказываюсь! Этот варварский способ противен цивилизованному человеку и нашему католическому вероисповеданию!
— Если я правильно понял это замечание, — ответил Пётр, — наш польский друг Пшавецкий хочет сказать, что мы, православные христиане, в отличии от него — дикие свиньи! Это ты хочешь сказать, дурак?
— Нет, это я не имел ввиду.
— Если ты, краковяк, не имел это в виду, тогда делай, что тебе сказали. А иначе… — Пётр повернулся к Папе, — Всепьянейший папа придумает тебе казнь. Что мы сделаем с Сигизмундом, если он нас обидит?
— Раз пан такой гордый, — предложил Римский, — давай будем надувать его кузнечными мехами через дырку в заднице, пока он не лопнет.
— Молодец, Папа! Отличная идея!
— Так поступать нехорошо. Я буду жаловаться своему королю!
— Когда ты лопнешь, пузырь вонючий, ты навряд ли сможешь жаловаться своему королю. А твой король пришлёт нам нового посла. И мы его опять надуем.
Тащи, Александр, мехи, — сказал Пётр Меншикову.
— Хорошо, я согласен. Я буду пить.
— Другое дело.
Сигизмунд с трудом выпил кружку и с противной гримасой поцеловал Папе руку. Папа схватил Сигизмунда пальцами за нос и сказал:
— Нарекаю тебя Абрам Ильич. А что это, Абрам Ильич, у тебя нос такой сопливый. Перед тем, как сесть за стол, Абрам Ильич, нужно сморкаться. Вот смотри как нужно сморкаться, — Папа Римский высморкался в стоячий воротник посла. — Вот как это делается. Радуйся теперь, кловун.
— Поехали теперь к бабам, — сказал Пётр. — Там продолжим.
По дороге греческий посол Абрам Иваныч на ходу попытался из кареты прыгнуть на лошадь. Абрам Иваныч попал под копыта и потом на него ещё наехало каретой.
Когда к нему подошли, Абрам Иваныч был уже мёртвый.
Папа Римский снял шапку-ушанку:
— Жаль Абрама, хороший был кловун.
— Братья пьяницы, — сказал Пётр, — мы не звери. Похороним кловуна Абрам Иваныча, как подобает.
Абрама Иваныча погрузили в карету и повезли к женщинам. У женщин Пётр сказал:
— Кловун Абрам Иваныч ехал сюда по делу. Надо выполнить последнее желание Абрама и дать ему такую возможность. Я пойду с Дусей. Александр с Клавой.
А с Абрам Иванычем займётся Параша.
Спустя некоторое время все пили на веранде.
Покойный Абрам Иваныч сидел за столом, уронив голову.
— Усопший Абрам Иваныч, — говорил Пётр, — был самым весёлым греческим послом.
— Обычно таких пентюхов присылают, — добавил Меншиков.
— Абрам Иваныч, — продолжал Пётр, — лихо выпрыгнул из кареты на лошадь, но не долетел. Он умер, занимаясь благородным делом — хотел нас как следует насмешить. Мы очень благодарны Абрам Иванычу за его подвиг. Помянем кловуна… Мы должны похоронить Абрама по-христианским обычаям, как следует. — Пётр поднял за волосы голову покойного и поцеловал его в лоб. — Аминь. Всем рыдать!
Девки и мужики зарыдали. Папа Римский ходил вокруг стола с рюмкой и пел «Боже, царя храни».
Польский посол Абрам Ильич рыл невдалеке могилу.
— Кто к нам с мечем придёт, — Пётр сурово взглянул на Абрама Ильича, — от меча и погибнет. А кто к нам как человек придёт, с таким и мы по-человечески. Вот как с ним, — царь приподнял за волосы голову Абрам Иваныча.