Вечер еще не наступил, и мы, подгоняемые неутоленной похотью, слонялись по улицам в безуспешных поисках еще чего-нибудь в таком роде. Наконец мы оказались в более респектабельных районах города и уже готовы были сдаться и отправиться в долгий обратный путь. Но тут в одном из благопристойных кварталов мы натолкнулись на скромно освещенный первоэкранный кинотеатр, афиша которого рекламировала фильм под названием «Любовники»{20}. Название было многообещающим, а на плакате и в самом деле были изображены мужчина и женщина в постели. Мы решили провести короткую разведку.
У кинотеатра был подозрительно презентабельный вид, слишком уж шикарный для показа порношоу. Стеклянные двери сверкали, на полу в вестибюле лежачи ковры, на билетере у входа были галстук и пиджак. Более того, публика, входившая в кинотеатр, ничуть не напоминала тех немытых зрителей, с которыми мы делили прелести Темпест Сторм. Мужчины, покупавшие билеты, выглядели вполне благовоспитанно и прилично. Бог ты мой, они были похожи на наших отцов! Более того, с ними были и женщины. Как это можно идти на грязную киношку в компании с женщиной? Мы чувствовали – тут где-то собака зарыта. Она и была зарыта: фильм был не американский – французский. Поэтому-то и цены на билеты были сумасшедшие. По доллару. Больше чем за Темпест Сторм. Наши сомнения еще больше возросли, когда один из моих товарищей задумчиво отметил: «Тут сказано – с субтитрами». Он сделал это наблюдение таким тоном, словно обнаружил напечатанный мелким шрифтом подозрительный пункт в контракте. «Это значит, что все разговоры они словами записали внизу экрана».
Иностранный фильм. Фильм, который нужно читать. Я, конечно же, слышал об иностранных фильмах. Даже видел один год назад – с Брижит Бардо, – хотя и слегка отредактированный под американские нормы. Говорившая чужим голосом и лишенная обнаженных прелестей (а как иначе могла она попасть в Модесто?), она показалась мне так себе, дутая величина рядом с нашей Мами ван Дорен{21}, да еще губами двигает невпопад. Ясно, что этот товар еще меньше отвечал нашей жгучей потребности. И все же впечатление создавалось такое, что войти в сей храм мы можем без всяких проблем. Два молодых парня как раз миновали билетера у входа – никаких вопросов к ним не возникло. Нас вполне могли принять за студентов; администрация, казалось, была совершенно равнодушна. После короткого совещания мы решили рискнуть. Такой уж у нас выдался дерзновенный вечер.
Язвительная критика супружеских нравов в «Любовниках» Луи Маля (этом гвозде сезона) не достигла цели – прошла мимо меня. Не имело ни малейшего значения и то, что, по мнению критиков, сюжет был легковесным, а игра слишком вычурной. Что я знал тогда о критиках? Что я знал о мнениях? Для меня этот фильм давал повод камере продемонстрировать во всем их великолепии интимные подробности адюльтерной сцены. Мужчина и женщина в постели, в ванной. Она откликается на его прикосновения с такой же естественной пластикой, с какой расходятся круги по воде. Их любовные объятия так же лиричны, как и отменная музыка, под которую протекает скоротечный роман. (Как я позднее узнал, это был секстет Брамса. Вот уж воистину необычный аккомпанемент.) Я сидел в плену этой эротической фантазии, обуреваемый желанием и убежденный, что наконец-то испытал настоящее. Вот оно, значит, о чем речь, вот в чем эта тщательно хранимая тайна, вот чем и как занимаются мужчина и женщина, когда это происходит не на заднем сиденье автомобиля или в сомнительном уединении дома у приятеля, чьи родители ненадолго уехали.
Но что же произвело на меня такое впечатление? Вовсе не три-четыре кадра, в которых мелькали обнаженные прелести, и не мужская рука, небрежно ласкающая женское тело. Скорее легкость, с которой мужчина и женщина проделывали все это. Так равнодушно, так деловито. Когда мы видим любовников в ванне, можно не сомневаться, что они и в самом деле голые – никаких тебе размытых кадров или световых пятен. Одна только камера в умелых руках, и никакой нарочитости, чтобы скрыть или выпятить что-то. Когда женщина поднимается из воды, чтобы взять полотенце, камера не пялится похотливо – как пялился бы я, – а остается совершенно непринужденной. Напротив, камера объективным взглядом искушенного любовника привычно фиксирует как ее груди, ее пупок перемещаются по этой наэлектризованной территории. Фильм словно бы говорил: такие пикантны детали – дело обыденное во взрослой жизни. И удивляться тут нечему. Разве все мы, зрители, не знаем об этом?
Черта с два мы что знали! Уж во всяком случае не я. И не мои приятели. И тем не менее фильм не располагал к ажитации. И так его и воспринимали. Потому что (бог ты мой, в это трудно поверить!) в полном зале не слышалось ни лошадиного ржания, ни залихватских посвистов, ни смешков или охов. Вокруг сидела элитарная публика. Конечно, всех нас, и юных и взрослых, умело настраивали на такое восприятие. Может быть, я даже догадывался об этом. Но мне это доставляло удовольствие, в особенности еще и потому, что настройщиком была Жанна Моро{22} (или, как я тогда запомнил ее имя, Джин Муро). По голливудским стандартам не ахти какая красавица. Обычное лицо с плохой кожей. Ничем не примечательная фигура. Груди какие-то вялые и худосочные. Но именно по этой причине она выглядела на экране привлекательной и всамделишной. Таких женщин – пруд пруди. Именно так она бы и вела себя в своей спальне, в своей ванной. А по тому, как она двигалась, чувственная, готовая на все, я мог себе представить, что под своей одеждой она и в самом деле совершенно голая. Кто бы мог в такое поверить, глядя на Дорис Дей?{23}