— Коля…
— Что?
— По-моему, там вчера осталась одна картошка. Пусти…
Поцелуй.
— Ну, пусти…
Мы видим теперь только голову Николая. Задумчиво смотрит он куда-то вверх. Слышно, как прошлепала Нюша босыми ногами, как гремит она кастрюльками где-то в углу. Раздается ее голос:
— Коля, я вот думаю-думаю… Откуда это взялись на свете богатые и бедные? Ты все знаешь.
Николай усмехается.
— Все не все, а уж это знаю.
Возвращается Нюша. В руке у нее картошка, сваренная в мундире.
— Видишь, да какая большая. Вот соль.
— Пополам.
— Я не хочу.
Николай ломает картошку пополам.
— Ешь.
— Не хочу.
— Ешь.
— Не хочу.
Они едят картошку. Почему-то им это вдруг начинает казаться смешным. Нюша, а вслед за ней и Николай прыскают.
— А вкусно.
— Вкусно.
— Что может быть на свете вкусней картошки?
Мы видим все еще тот же крупный план. Перед нами только два лица и руки с картошкой. Глаза глядят в другие глаза, полные любви, нежности, веселья. Глаза все время ведут свой диалог.
— Так вот, — говорит Николай. — Ни бога, ни бедных когда-то совсем не было…
Стук в дверь.
Замерли Нюша и Николай. Смотрят в сторону двери.
— Молчи… — шепчет Нюша.
Николай моргает, мол, ладно, помолчим.
Снова стук.
Прижались головы. Озорно блестят глаза.
Голос из-за двери:
— Товарищ Игнатьев! А, товарищ Игнатьев!
— Из райкома, кажется… — шепотом говорит Николай.
Нюша закрывает ему рот ладонью.
Г о л о с и з - з а д в е р и. Игнатьев! Коля! Просыпайся! Дело важнейшее…
Николай вскакивает.
— Погоди! Сейчас!
Приоткрывает дверь.
— Извини, не прибрано у нас…
Разговор идет сквозь щелку.
— Получено известие. Сегодня из-за границы приезжает товарищ Ленин…
— Быть не может! Правда?
— Нужно срочно оповестить народ.
— Понятно.
— Пасха, заводы не работают. Придется идти по домам, по баракам…
— Ясно, ясно…
Посланный дает Николаю бумажку.
— Вот твой район. Извести своих металлистов, пулеметчиков, кого только удастся. Времени нет. Не теряй ни минуты. Явка к Финляндскому вокзалу к десяти вечера. Действуй, товарищ Игнатьев.
— Не сомневайся.
С лихорадочной поспешностью одевается Николай.
— Коля, прямо сейчас уйдешь?
— Конечно.
— Как же так? Ты меня бросишь?
— Нужно же, Нюшенька.
— А говорил — любишь.
— Не понимаешь ты…
— Конечно, откуда мне. Я думала, когда человек любит… Коля, а можно с тобой пойти?
— Если сразу соберешься — идем.
Нюша начинает поспешно одеваться.
— Коля, а кто это приезжает?
— Ты же слышала, Ленин.
— Коля, а кто это Ленин?
Несмотря на спешку, Николай приостанавливается на миг и с изумлением смотрит на Нюшу. А она одевается как ни в чем не бывало. Будто задала самый обыкновенный, будничный вопрос.
— Ну и темнота же ты.
Спохватившись, Николай быстро заканчивает сборы.
— Подай пояс, Нюша. Ну, готова?
— Готова.
— Пошли.
Николай быстро идет к двери, но вдруг останавливается, хватает Нюшу в охапку, целует ее и, отодвинув несколько от себя, держа крепко за плечи, говорит:
— Запомни, глупая дура. Ленин — это самое дорогое, что есть у нас на свете. Запомни. Если нужно будет сто раз отдать за него жизнь — сто раз отдам. Запомни.
— Запомню, — немного испуганно отвечает Нюша, подняв к Николаю лицо.
…И сразу же вступает музыка. Тревога этого весеннего утра и звуки, его наполняющие, и надежды, им разбуженные, и неотвратимая поступь самой истории — все в этой музыке.
Николай идет из улицы в улицу, из дома в дом, от одного двора к другому; он стучит в окна, стучит в двери, спускается в подвалы и поднимается по крутым, шатким ступенькам на чердаки. Рядом с ним, не отставая ни на шаг, — Нюша.
…Вот на полусонном еще лице Павла Ивановича, пожилого рабочего, который встретился с Николаем в тюрьме, вспыхнула радостная улыбка, он хватает Николая за плечи.
— Не может быть!
Бросается в свою каморку и наспех, на ходу накидывая пиджак, бежит вниз, вслед за Николаем, сотрясая каблуками сапог ветхую лесенку.
— На вас — весь переулок и бараки за старой церковью, — напоминает ему Николай.
— Не сомневайся! Будет сделано!
Стучат, стучат руки — грубые, обветренные мужские руки, и руки женщин, и детские ручонки.
Открываются двери, калитки, форточки, открываются тяжелые дубовые ворота.