Он уходит.
Строгое внушение, кажется, не произвело на Нину никакого впечатления.
— Пойдемте, — спокойно говорит она Семену.
…В самом конце палаты, у стены, под небольшим окошком, вырезанным почти у потолка, лежит на койке солдат. Он смотрит вверх, на слабый свет, струящийся из мира, который он никогда больше не увидит.
Семен переводит взгляд с брата на Нину и в ее глазах читает правду: никакой надежды нет.
Семен приближается к умирающему.
— Иван… брат…
Раненый услышал, он медленно поворачивает голову, видит Семена и беспомощно улыбается.
— Да ты вроде ничего… — говорит ему Семен, — молодцом как будто…
Иван досадливо морщится.
— Не надо, не надо… Садись.
Семен осторожно усаживается на край койки.
— Значит, жив ты, Сеня, — шепчет Иван. — Жив… А я, правду сказать, не надеялся. Написали — рана у тебя тяжелая… Что ж, слава богу, домой вернешься. Мать мне жаль, Сеня. Очень мне жаль ее. Как они? Что пишут?
— Все по-старому, живы-здоровы, нас дожидаются.
— Да-да, дожидаются… А как в деревне?
— Тоже по-старому.
— Все от Керенского земли ждут?.. Да ты ведь, кажется, тоже к этим пристал? Верно?
— Не знаю, что значит — пристал. Я в партии.
— В керенской?
— Называй так, если хочешь. Я состою в партии социалистов-революционеров. Это наша партия, крестьянская.
— Эх, Сеня, Сеня… И за что только народ гибнет? За что? Для чего нас в огонь гонят? Да если бы у меня силы, если бы мне сейчас жизнь, я бы этих твоих господ… до одного…
Иван закашлялся, закрыл рукой рот.
— Ладно, — говорит он, с трудом переводя дыхание, — наклонись ко мне, — и продолжает шепотом в самое ухо Семену: — Матери скажи, Сеня, скажи, мол, Иван об вас думал, берегся, да не уберегся… Живите, скажи, счастливо…
Он говорит все тише, последние слова произносит едва слышно и вдруг, глядя куда-то мимо брата, начинает бессвязно бормотать:
— Я… что… я не стрелял… Уйди, говорю… А голова у него где…
— Ваня, Ваня, опомнись… — Семен гладит его руку. — Ваня, брат…
И, как бы услышав голос Семена, Иван переводит взгляд на него, и в этом взгляде снова медленно возникает сознание.
— А… это ты… Тяжко, Сеня… И куда же теперь… доказали мне как дважды два, что рая нет и бога нет и даже черта нет… некуда мертвому податься.
И снова Иван кашляет — долго, мучительно. Наконец, он успокаивается и остается лежать с закрытыми глазами, тяжело дыша.
Нина делает Семену знак: пора уходить. Он с тоской глядит на брата, затем, тихо ступая на носки, выходит из палаты.
…Семен прощается с Ниной в приемной — бывшей гостиной особняка.
— Раз уж мы с вами встретились, Семен, я хочу сказать… о том случае, у нас дома, хочу попросить прощения за Сергея и за всех наших.
— Что об этом вспоминать! С ними кончено раз и навсегда. И с нею… Вырвал из себя это…
— Вас это, может быть, не интересует… но и я после того вечера порвала с Сергеем Александровичем.
— Вот как… — недоверчиво говорит Семен.
— Он честный, прямой, но у нас совсем разные взгляды на жизнь. Меня вот эта обстановка, эти люди заставили по-иному взглянуть на все. Мне стыдно вспоминать как я глупо жила… Что вы смотрите на меня так странно?
— Да нет, я ничего…
— Ну, до свидания. Домой я вас не зову, а сюда приходите. Приходите, Семен, я не хочу, чтобы вы думали, будто я и они одно и то же…
— Вам правду ответить?
— Ну конечно.
— Никому из ваших больше не верю. И никогда в жизни… вы не обижайтесь, пожалуйста… Вы, наверно, не можете понять такое чувство…
— Нет, почему же… понять это совсем нетрудно… Господи, сколько на земле ненависти, вражды, лжи и недоверия… Хотите, я тоже скажу вам правду?
— Хочу.
— Мне совсем не безразлично, что вы меня заодно со всеми нашими… ну, не любите, что ли… Что вы и меня считаете такой… Если хотите знать — мне больно это.
Мимо них проходит санитар с пустыми носилками под мышкой.
— Нина Николаевна, к вам капитан Нащекин.
— Опять… боже мой, я ведь ему все сказала… И потом — нельзя, чтобы вы встречались… Скорее, пройдите сюда — в саду никого… Вы сможете уйти через маленькую калитку в самом конце, за беседкой…
…По больничным коридорам стремительно проходит Сергей.
Г о л о с л а к е я. Я шел на важное конспиративное собрание. Мы созвали его в лазарете, в кабинете главного врача. Здесь оно не могло вызвать подозрений. Перед собранием я хотел повидать Нину… Нам нужно было объясниться. Я не понимал, что происходит. Нина все дальше уходила от меня, и я не мог ее удержать. На душе было пусто и тревожно. Только теперь я понял, как она мне дорога…