— Нет, не все.
Василий встревожился:
— Что я забыл?
— Выспаться.
— Да, выспаться, Владимир Ильич…
— Вот теперь все… Ну, прощайте, до вечера…
Василий, не глядя, идет к двери, большой, сумрачный, медлительный.
Ильич, прищурясь, глядит ему вслед.
Потом придвигает к себе исписанные листы бумаги, углубляется в работу.
Василий возвращается. Мнется, покашливает.
Ильич поднимает голову.
— Вот… я чего слыхал… По Лесному иду, впереди солдаты идут, переговариваются. Слышу — один: «А нас еще вчера отправлять хотели, нашли, говорит, дураков, за империалистов умирать… нас, говорит, на фронт, а тут свободе крышка»; а другой ему: «Большевик, помалкивай, а то морду набью»… Ну, тот, конечно: «Ах ты, соглашатель-предатель, так твою и так», — это второму.
Ильич смеется:
— Не выдумали?
— Что вы, Владимир Ильич… Своими ушами…
Ильич смеется, закинув голову назад и наклонив ее к плечу, сунув пальцы рук за проймы жилета.
— Вот видите, а вы говорите — ничего… Какой части солдаты, не узнали?.. Жалко…
Продолжая посмеиваться, Ильич склоняется над работой.
— До свиданья, Владимир Ильич.
— До вечера…
10 ОКТЯБРЯ СОСТОЯЛОСЬ ЗАСЕДАНИЕ ЦК…
Темный дом.
На углу стоит человек. Немного поодаль — другой.
Из подъезда выходит Василий. Проходит вперед, назад, как будто прогуливаясь. Оглянувшись, вынимает из кармана наган, проверяет.
Стоящий на углу подходит к Василию, нетерпеливо спрашивает:
— Ну что?
— Решают…
— Что так долго?
— Мировой вопрос решают, а тебе «долго»…
Расходятся. Василий скрывается в подъезде. Поднимается по лестнице. Открывает ключом дверь. Входит в прихожую.
Здесь, среди наваленных грудой пальто, шапок, калош, сидит на сундуке пожилой усатый рабочий — третий, охраняющий ЦК.
Из комнаты слышен голос Ленина.
Он стоит, облитый ярким светом лампы, яростный, простой, великий. Огромный лоб, сверкающий взор, правая рука рассекает воздух.
— Я не вижу разницы между предложениями Троцкого и Каменева с Зиновьевым, — говорит Ильич. — Оба предложения означают — ждать. Ждать ли съезда Советов, ждать ли Учредительного собрания — все равно ждать. Но мы не будем ждать, пока буржуазия задушит революцию. Предложения Троцкого и Каменева с Зиновьевым — полный идиотизм или полная измена. Эти печальные пессимисты нас без конца здесь спрашивают: а если, если, если, если… доводы, позволяющие вспомнить изречение: один дурак может вдесятеро больше задать вопросов, чем десять мудрецов способны разрешить… Повторяю, необходимо со всей решительностью ставить вопрос о немедленном вооруженном восстании, о немедленном захвате всей власти Советами. Одновременное, внезапное и быстрое наступление на Питер. Комбинировать наши три главные силы — флот, рабочих и войсковые части. Занять и ценой каких угодно усилий удержать телефон, телеграф, железнодорожные станции и мосты в первую очередь. Такова задача, требующая искусства и тройной смелости…
Василий закрывает дверь, быстро идет к выходу.
Бегом спускается с лестницы. Встревоженный, останавливается в парадном.
По пустой улице галопом проносится отряд. Замирает стук копыт.
Посольство. В креслах гостиной российские миллионеры, министры Временного правительства — Терещенко, Коновалов. На диване развалился слоноподобный Родзянко.
В черном сюртуке, с черной сигарой в сухих пальцах, сидит посол за своим пустым письменным столом. Он говорит по-русски, говорит очень хорошо, но нарочно утрирует иностранный акцент. Он играет акцентом, иногда, как бы примериваясь, делает паузу и ставит ударение на самом неудобном слоге. Рядом с ним — подтянутый, нарядный военный атташе.
— Я хочу говорить ясным языком, — говорит посол. — Россия должна иметь некоторый порядок…
— Святая правда! — ревет Родзянко. — Железный кулак нужен!
— …Порядок, — невозмутимо продолжает посол, — который сделать открыто сейчас не кажется возможным. Но посмотрим народ греки, — как они не могли взять город Троя и как они сделали троянский лошадь, нафаршированный в серединку пехотой. Надо найти такой пустой кобыла.
— Вы хотите сказать — ширму? — спрашивает миллионер Гуколов.
— Ну, ширму, ну, кобылу — в общем, святая правда! — ревет Родзянко.
— …Это есть демократичные партии, — продолжает посол, как бы не слыша, — они имеют остановить беспорядок, а потом вы можете бросать свой пустой кобыла.