Терещенко, министр иностранных дел, приподнимается в кресле:
— Все это верно, господин посол, но вы не даете нам войск, и потому…
Посол поворачивается к нему и вдруг багровеет от ярости:
— И потому Временное правительство, по совету господина Родзянко, решило открыть фронт Германии… (уничтожающий взгляд в сторону Родзянко) отдать столицу, чтобы раздавить большевиков немецкими сапогами? (Посол стучит кулаком по столу.) Вам знакомо, что имеет сказать мое правительство на такое действие?.. (Берет себя в руки.) Я хочу говорить спокойным языком. Войско с фронта мы сейчас снимать не можем. В ваших руках лежит судьба за весь цивилизованный мир…
Родзянко опускает взгляд на свои короткие мясистые руки.
— Вы… обязаны понимать свой роль… Мое правительство (посол встает, за ним встает атташе) поручило мне оказывать любую помощь для установления железного порядка на России и продолжения войны. Я окончил.
Он садится. Садится атташе.
— Святая правда, — смущенно бормочет Родзянко, который, как известно, в это самое время подготовлял сдачу Питера немцам.
Встает Рыжов:
— Вот что… Все это мы слышали десять раз: диктатура — железный кулак, железный кулак — диктатура, ну, теперь еще эта… меньшевистская пустая кобыла… Мы соглашаемся, мы даем деньги… это надоело!
— Надоело давать деньги? — раздается из угла ехидный голос.
Это поручик Кирилин, длиннолицый и сухой. Он сидит в стороне.
Все оборачиваются к нему.
— Нет, слушать надоело, — отвечает Рыжов. — Денег не жалко. Сколько нужно? Миллион? Десять миллионов?..
— Даже сто миллионов, — наставительно вставляет посол.
— Пожалуйста! Отдать пол-России? Давайте! Кавказ англичанам? (Жест в сторону посла.) Ради бога! Украину этим… ну, известно кому!.. Пусть жрут! Мы на все согласны. Но человека дайте! Дайте человека, в которого я бы поверил! Дайте настоящего душителя! Душителя! Вот именно — душителя, вешателя, собаку!!
Глаза Рыжова налились кровью. Он стучит кулаком по ладони.
— Вот уж святая-то правда! — гремит Родзянко.
— Где этот человек? — вдохновенно продолжает Рыжов. — Где эта кровавая рука? Где этот кулак, который сломает вшивой стране хребет?..
К о н о в а л о в. Как считает господин посол — с чего нужно начинать?
Т е р е щ е н к о. Прежде всего нужно разоружить заводы.
К о н о в а л о в. Ну, это легче всего сделать меньшевикам и эсерам.
П о с о л. Я полагал также, нужно принять некоторые меры относительно большевистских лидеров…
— Ленина убить, — ревет Родзянко, — и немедля!
— Я хотел говорить дипломатичным языком, но… господин Родзянко сказал… свою мысль.
Входит секретарь, наклоняется к послу, что-то тихо говорит.
П о с о л. Прошу прощения. Я позволил себе пригласить некоторых представителей демократических партий…
Входят представители эсеров и меньшевиков — Рутковский и Жуков.
П о с о л:
— Вы знакомы, господа?
Молчаливые поклоны.
РЕШЕНИЕ О ВООРУЖЕННОМ ВОССТАНИИ БЫЛО ПРИНЯТО, ЗАСЕДАНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ КОНЧИЛОСЬ ПОД УТРО.
Василий торопливо выходит на лестницу. Сбегает вниз. Осматривает улицу. Возвращается.
В переднюю выходит Дзержинский:
— Товарищи! Расходиться по одному. Подождите, пока уйдет Ильич. Товарищ Василий!..
Два силуэта в полутьме.
— …имейте в виду, без специального решения ЦК Владимир Ильич не должен выходить на улицу…
— Хорошо, товарищ Дзержинский.
— Вы отвечаете перед партией за его жизнь.
— Понимаю.
— Деньги у вас еще есть? Тепло у него? Как он питается? Старайтесь доставать все, что возможно…
К говорящим подходит Свердлов. Он достает из кармана маленький квадратный пакетик, отдает Василию, негромко говорит:
— Возьмите вот это, для него…
В а с и л и й. Чай?!
Ленин у выходной двери. Его нагоняет Дзержинский. Снимает с себя плащ и набрасывает на плечи Ильича.
— Владимир Ильич, сейчас холодно, сыро…
Ленин снимает плащ.
— Нет-нет, ни за что, ни в коем случае, совершенно тепло…
Дзержинский снова накидывает плащ на его плечи:
— Считайте, что ЦК вынес специальное постановление.
Подталкивает Ильича к двери.
Ночь. Дождь. Мелкий, бесконечный петроградский дождь.
— Придется вам переночевать у меня, Владимир Ильич, — говорит Василий, быстро шагая рядом с Ильичем, — затемно до Сампсониевского не дойти…
Мокрые улицы пустынны.
Ильич идет, распахнувшись, несмотря на дождь, не замечая его. Ветер рвет плащ с его плеч. Он идет то быстро, то вдруг вихрь мыслей захлестывает его с такой силой, что он замедляет шаги, почти останавливается. Потом, рывком взмахнув рукой, ускоряет шаг, чуть не бежит. Этот вихрь мыслей то вызывает улыбку на его губах, то слышится удивительное по своей значительности и яркости «гм… гм…». Глаза то прищуриваются, то иронически улыбаются, то сверкает гневом острый и яркий взгляд.