— Да…
— Кто-нибудь арестован, и вы собираетесь за него просить?
— Вот именно.
— Так я и знал.
— Владимир Ильич! Арестован профессор Баташев. Это хороший человек.
Ленин хмурится. Горький продолжает:
— Это человек науки, и только.
— Таких теперь нет!
— Владимир Ильич! Я человек недобрый и недоверчивый. Тем не менее я готов поручиться за Баташева.
— Ну что ж, — сухо говорит Ленин, — ваше поручительство вещь немалая… — Он пишет записку. — Зайдите к Феликсу Эдмундовичу, поговорите с ним. — Отдает записку Горькому. — Только напрасно вы этим занимаетесь, Алексей Максимович. Вы ведете громадную, нужную работу, а все эти «бывшие» путаются у вас под ногами.
— Я, может быть, старею, но мне тяжело смотреть на страдания людей, — говорит Горький. — Пусть это даже люди из другого лагеря…
Ленин встает, быстро проходит по кабинету из угла в угол.
— Да, им туго пришлось, — говорит он. — Умные из них, конечно, понимают, что их класс вырван с корнем и больше к земле не прирастет…
Горький помолчал.
— Я, Владимир Ильич, не встречал другого человека, который с такой силой любил бы людей, как вы, который так ненавидел бы горе и страдания человечества и презирал бы мерзости нашей жизни… Вы должны меня понять.
Ленин подходит к Горькому, останавливается прямо перед ним.
— Алексей Максимович, — говорит он, глядя Горькому в глаза, — дорогой мой Горький, необыкновенный, большой человек! Вы опутаны цепями жалости… Она отравляет горечью ваше сердце, она застилает слезами ваши глаза, и они начинают хуже различать правду!
Взяв Горького под руку, Ильич ведет его к столу.
— Знаете ли вы, Алексей Максимович, сколько нужно нам хлеба, чтобы накормить одну только Москву? Вот, полюбуйтесь, не угодно ли?..
Он берет со стола бумаги и листая, показывает их Горькому.
— И вот сколько у нас есть. Смотрите, смотрите… Даже если мы дадим людям по восьмушке, по одной восьмой фунта, — у нас через два дня хлеба не будет. Ни крошки. Москва умрет от голода. Форменным образом. И наряду с этим спекулянты и кулаки прячут хлеб. Спекулируют хлебом. В комиссии Дзержинского сидят сейчас двести таких крупнейших мерзавцев. Что прикажете делать? Прощать их?.. Жалеть их?
— Жестокость необходима, — говорит Горький и тоже встает. Он стоит, заложив руки за спину, ссутулясь, глядя сверху на Ленина. — Без нее старый мир не сломать и не переделать. Я это понимаю. Но, может быть, есть где-то у нас жестокость излишняя. Вот это не нужно… и страшно…
— Излишняя жестокость — вещь ужасная. Но как быть, если дерутся два человека, — говорит Ленин, резко выбрасывая вперед указательные пальцы обеих рук. — Как определить, какой удар необходимый, а какой лишний? Если драка не на жизнь, а на смерть?
Звонит телефон.
Ленин снимает трубку.
— Слушаю… Да… Здравствуйте. Простите, Алексей Максимович, — говорит он, прикрывая трубку ладонью. — Да, продолжайте…
Ленин слушает необыкновенно внимательно, склонив голову набок, слегка прищурясь.
— Нет, нет! Его посылать нельзя! — вдруг резко, очевидно, перебивая, говорит он и тут же вскидывает голову к двери: — В чем дело?
В дверях стоит Бобылев, работник секретариата Совнаркома.
— Пришел Коробов. Вы его вызывали?
— Да, просите, пожалуйста… Алексей Максимович, вы не уходите. Это старый питерский пролетарий, чудесный беспокойный человек… (В трубку.) Да, так я говорю — его посылать нельзя. Прежде всего он решительно не умеет никого слушать, а только поучает. Кроме того, он убежден, что умнее всех. Какой же это руководитель? (Входящему Коробову.) Входите, Степан Иванович, здравствуйте, знакомьтесь!..
Коробов, невысокий, сухой старик с живыми, умными глазами, быстро подходит к Горькому.
— Товарищ Максим Горький! Очень приятно познакомиться!
— Мы с вами встречались? — говорит Горький, пожимая Коробову руку.
— К сожалению, нет. Я вас так узнал. Вас далеко видать.
Ильич слушает, переводя веселый, довольный взгляд с Горького на Коробова и продолжает разговор по телефону.
— Вот это другое дело. Теперь вот что. Я прошу вас взять у меня проект об установлении классового пайка. О чем?.. О заградительных отрядах? Дайте — это нужно сделать срочно. Хорошо. До свиданья.
Кладет трубку.
— Ну?.. рассказывайте, — говорит он, всем телом поворачиваясь к Коробову. — У вас всегда что-нибудь очень интересное…
— Вот что, Владимир Ильич, побывал я в деревне, — начинает Коробов. — Положение, скажу я, действительно интересное!