— Что возьмем к обеду? — всматриваясь в меню, спрашивает второй молодой человек.
— Я за шампанское, — отвечает генерал. — А журналисты какого мнения?
— Во Франции, — говорит маленького роста человек с галстуком-бабочкой, — есть шампанское с печальным названием «Вдова Клико»…
Гарсон стоит рядом, немного наклонившись к посетителям, ожидая заказа. Услышав русскую речь, он быстро поднимает глаза на говорящих. И тут же взгляд погашен — лакей стоит по-прежнему вежливый, невозмутимый.
Перелистывая меню, генерал делает заказ. Он говорит по-французски довольно свободно, но с заметным русским акцентом.
Официант исчезает, взмахнув салфеткой, и тотчас снова появляется. Расставляет приборы, приносит бесчисленные бутылки и баночки — горчицу, прованское масло, уксус, соль.
— Вот уж не думал, что Октябрьский праздник будем встречать так далеко от дома, — говорит генерал.
— Воображаю, что сейчас на Невском… — отзывается журналист.
Выстрелила пробка. Официант разливает шампанское.
— Выпьем за наших родных…
— За наше знакомство…
— За вашу супругу… — обращается к генералу журналист. — За Нину Николаевну.
— Несмотря на то, — подхватывает студент, — что она отказалась пойти с нами и симулировала головную боль.
Генерал улыбается.
— Нет, товарищи, сегодня первый тост за нашу великую Родину.
— За Родину!
Все чокаются, пьют.
— Позвольте, товарищ генерал-лейтенант, задать вопрос?
— Я уже докладывал: «генерал-лейтенант в отставке», если уж вам угодно величать меня официально. Теперь вопрос…
— Вот мы изучали события семнадцатого года в школе и в институте, в политкружках и на лекциях, читали книги, смотрели картины… кажется, нет ничего такого, чего бы мы не знали о революции… А все-таки, я думаю, для тех, кто жил тогда… не знаю… мне кажется, у каждого было что-то свое, только для него существующее…
— Да, вы правы… у каждого было свое, глубоко личное — такое, что ни в какие учебники и ни в какие лекции не вошло…
— И у вас?
— И у меня… Пожалуй, у меня еще гораздо более… ну, неправильный, что ли, путь к революции, не типичный, как говорится.
— Расскажите, Семен Иванович… Пожалуйста.
— Гм…
— Расскажите, с чего для вас лично началась революция, — просит журналист.
— С того, что я глупейшим образом влюбился.
— Вот это начало! Вы кем тогда были, Семен Иванович, сорок три года тому назад? Генералом, я думаю, вы еще не были? — усмехается студент.
Генерал задумался:
— Сорок три года тому назад… все-таки быстро пролетела жизнь… я был рядовым. Пулеметчиком… Сорок три года… Это был конец девятьсот шестнадцатого… После трех ранений мне дали отлежаться в лазарете и отправили с фронта в тыл. Так я попал к Петроград, в пулеметный полк…
…Мы видим солдата с подвязанной рукой. Он лежит одетый на койке в казарме. У солдата молодое крестьянское лицо с резко выступающими скулами и глубоко сидящими глазами. На гимнастерке два георгиевских креста.
Г о л о с г е н е р а л а. Два года солдатской муштры, бесправия, зуботычин и издевательств да два с лишним года фронта, грязи, вшей, плена, голода и крови сделали из смирного и глуповатого деревенского паренька озлобленного, все в мире ненавидящего человека. Я не знал, откуда зло, почему несправедливость. Я только видел, что все хорошее — богатым и сильным, а нам — одни побои, голод и обязанность проливать кровь за этих извергов…
Солдат лежит, положив здоровую руку под голову. Думает солдат. Взгляд у него недобрый, колючий.
Г о л о с г е н е р а л а. В нашем районе было много фабрик. Напротив казармы — завод Вольфа «Металлист». Давно уже на фабриках стало неспокойно. То и дело вспыхивали забастовки, но мы оставались в стороне, в политику не лезли. Когда-то в нашем полку было много рабочих, но за годы войны состав изменился. События в Петрограде разворачивались с огромной быстротой, и пришло время, когда оставаться в стороне стало невозможно. Однажды полк был поднят по тревоге…
…Трубит труба. Соскакивают с нар солдаты. Разбирают оружие.
Трубит труба.
Топоча тяжелыми подкованными сапогами, сбегают солдаты с лестницы.
Офицеры, придерживая шашки, пробегают по двору.
Трубит труба.