— Я, конечно, извиняюсь, мадам… — раздается голос рядом с ними.
Филька Косой останавливается возле Нюши:
— Слухай, красуля, ну их к богу, пойдем переспим. Небось революция. Все теперь нашенское.
— Уйди, кобель поганый! — Нюша вырывает руку.
— Ишь, фря… антиллигентка! — презрительно сплевывает Косой. — Ей ахвицера в кровать подай. Гляди не обмишурься — им нынче не до баб, ахвицерам. — И, наклонившись к уху Нюши, тихо, угрожающе говорит: — Ну ты, зараза! Кому говорю — пойдешь со мной?!
— Катись, пока цел! — зло говорит Нюша, отворачиваясь от него.
В этот миг Николай Игнатьев, пробирающийся сквозь толпу, протискивается между Нюшей и Косым. Его толкают, и он нечаянно тоже толкает Нюшу. Она, не сомневаясь в том, что это прямое продолжение любезностей Фильки Косого, резко поворачивается и изо всех сил ударяет Николая в грудь.
— Уйди! Надоел!
От Нюшиного удара Николай покачнулся. С его плеч падает полушубок, и Нюша видит закованного в кандалы, худого, обросшего бородой человека.
— Ой, простите, ради бога…
Где-то в конце тюремного двора раздается протяжный свист, и Косой уходит.
— Не скучай, девочка, — кричит он издали. — Я тебя найду!
Растерянная, стоит Нюша перед Игнатьевым. Потом быстро наклоняется, поднимает полушубок и осторожно, словно боясь сделать больно Николаю, покрывает его.
— Спасибо, товарищ… — тихо говорит Николай.
Они стоят, глядя в глаза друг другу, посреди бурлящей толпы, среди криков, грохота, выстрелов, возгласов, гиканья, свиста.
Г о л о с г е н е р а л а. Так они встретились — только что освобожденный революцией узник и простая, грубая женщина, которая не знала в жизни ничего, кроме тяжелого труда и побоев.
Николая и Нюшу толкают со всех сторон, но они не замечают этого.
— Игнатьев! — кричит Николаю издали пожилой рабочий. — Куда больных вести?
— Товарищ Николай! — зовут с другой стороны. — Штрюфеля поймали, что с ним делать? Разорвут ведь его.
— Заприте в карцер, — говорит Николай, — и поставьте караул.
Подходит Петренко.
— Пойдем, Коля, нужно людей собрать… А! — кивает он Нюше. — Здорово! — И, обняв Николая, уводя его, добавляет: — Нашенская швейка, боевая, можно сказать, бабенка…
Они исчезают в толпе, а Нюша все стоит, глядя вслед Николаю.
— Что с тобой? — Фрося, вынырнув из толпы, подходит к ней. — Ты что притихла? Не заболела?
Но подруга не слышит ее, она все еще смотрит вслед Николаю.
— Нюша!..
— Эй, товарищи! Девушки! — кричат из колонны арестантов, направляющейся к воротам. — Кто пожертвует красный платок?! Не жалейте на революцию!
Нюша снимает с головы платок и протягивает его проходящим. Фрося с изумлением глядит на нее. Платок передают по рукам в голову колонны, там поднимают его высоко на штыке винтовки. В колонне запевают «Варшавянку». И вот сотни людей в арестантских халатах, закованные в кандалы, выходят на улицу. Они поют «Варшавянку». Впереди бьется на ветру маленький красный флажок.
Пулеметчики и рабочие смешиваются с арестантами, поддерживают ослабевших.
Впереди колонны идет Николай Игнатьев.
Нюша смотрит вслед. Ее непокрытые волосы треплет ветер.
Процессия выходит на набережную. Улица полна движения, улыбок, веселых возгласов, объятий.
Поцелуи… Поздравления.
Свобода!
Вдруг откуда-то сверху раздается пулеметная очередь.
Крик. Толпа шарахается в сторону.
К трехэтажному наглухо закрытому особняку бросаются несколько человек. Навстречу им снова забил пулемет.
— Ложись!
Свалив идущего рядом Семена, Николай бросается на землю. Через мгновение он вскакивает и добегает до парадного входа в особняк.
— Окружай! Заходи в ворота!
Из слухового окна особняка продолжают стрелять. Улица пустеет: все прячутся в переулки или прижимаются к домам, где их не может достать пуля.
Солдаты ломают прикладами дверь, разбивают зеркальные окна первого этажа и врываются в дом.
Топоча сапогами, бегут солдаты по залам особняка. Разбегаются горничные в накрахмаленных наколках. Насмерть испуганный старик — ливрейный швейцар — забился за вешалку и накрылся шубами.
Сшибая на пути то японскую вазу, то обтянутое шелком тонконогое кресло, несутся солдаты.
В буфетной, увидев их, судомойка роняет на пол стопку тарелок, приседает в ужасе и бросается наутек.
Все дрожит от солдатского топота. Подпрыгивают, звеня, подвески хрустальной люстры. Гремит фарфоровая посуда в золоченых горках.