Плясал от счастья и сам господин сеш мау, старший писец рудника. Он радовался как ребенок, позабыв про свой великий чин. Да, из двадцати колесниц вернулось всего одиннадцать, но зато они вели за собой не меньше двух сотен пленных хапиру, связанных за шеи, их ослов и повозки, нагруженные припасами. Небывалое что-то! Такое, о чем не стыдно написать донесение самому господину имири-мау-нэ-сут, великому и благородному Начальнику царских рудников. А там, глядишь, и до самого чати дойдет, и он вознаградит слуг Великого Дома по достоинству.
— Открывайте ворота! — крикнул старший писец, когда колесницы остановились недалеко от стены.
Лица воинов фараона укутаны платками. Так делают всегда, когда злой пустынный ветер бросает в глаза тучи мелкого песка. Их одежда и парики в пыли и крови, видно, нелегко далась им эта победа. Возницы и колесничие тумаками отправили пленных вперед, а сами взяли под уздцы ослов. Понурая толпа хапиру, закутанных в пропыленные плащи, потянулась в сторону ворот, вставая на колени в десяти шагах от них. А вот нагруженные повозки, укрытые кожами, воины фараона уже подкатили к самым воротам.
— Не вздумайте тащить в крепость этот разбойный сброд! — крикнул господин сеш мау, но осекся, увидев округлившиеся глаза младшего писца, который почтительно обратился к нему.
— Тут что-то не так, господин! У колесничих на лицах платки, а ведь ветра сейчас почти нет. Зачем бы им прятать лица? И доспехи… Они же в крови, а воины идут как ни в чем не бывало. Их с убитых сняли…
— Проклятье! — прошептал господин сеш мау, глаза которого тоже усмотрели некоторые странности, и завизжал. — Это враги! Ворота закрыть! Закрыть!
Он опоздал. Те из хапиру, что подошли к стене, уже сбросили веревки с шей. Они расхватали копья и круглые щиты, лежавшие в повозке и укрытые каким-то тряпьем и мешками. Остальные уже бежали вслед за ними, вооружаясь на ходу. Даже те, кто притворялся колесничими. Немногочисленную стражу у ворот смели в одно мгновение. Одного зарубили, второму размозжили голову, а третьего ткнули в переносицу медным краем щита и попросту затоптали. Первым в ворота крепости вбежал громила с перекошенным от ярости лицом и с длинным мечом в руке. Под плащом его сверкал бронзой чешуйчатый доспех. Вслед за ним в крепость вломился неимоверно широкий в плечах коротышка с окладистой бородой. Он помахивал шипастой булавой и хищно смотрел на мечущихся в панике египтян. Громила крикнул что-то, и если бы господин сеш мау знал этот варварский язык, он услышал бы следующее:
— Главк! Пивной ты кувшин! Если мне в лицо опять прилетят чужие мозги, я тебя своей рукой зарублю! Нет, хуже! Лишу половины добычи!
— Да ладно тебе, Тимофей! Вечно ты из-за ерунды злишься.
— Стена щитов! — заревел громила. — Ворота держать, пока остальные не подойдут! Убить тут всех!
Глава 7
Год 4 от основания храма. Месяц первый, Посейдеон, Морскому богу посвященный. Январь 1172 года до н. э. Энгоми.
Я все-таки решил вывести ткацкое производство с территории дворца, но встретил яростное сопротивление собственной жены, которая этим самым производством руководила. Подумав, я отступил. Дворец — он ведь словно живой организм, и многие поколения царей точно не были идиотами, раз именно так обустраивали свою жизнь. Сотни служанок не только ткали, но и готовили, носили воду, убирали, вязали носки и свитера, и делали еще кучу самых разных дел. Например, ублажали своих царей, если были молоды и красивы. Эта часть моей жизни тоже оказалась в цепких руках Креусы, которая теперь сама присылала мне рабынь на ночь. Делала она это так тонко, что я ни имен, ни лиц их запомнить не успевал. Мимо меня пролетал какой-то дикий калейдоскоп из разнокалиберного бабья, привезенного со всех концов света, от Сардинии до Нубии. Они просто делали свое дело и уходили, склонившись до земли и пятясь назад. Они даже не смели поднять глаза. Да-да, моя жена опять ждет ребенка, а второй Феано в своем дворце она точно не потерпит. Тяжко ей сейчас. Тут нет такого понятия, как токсикоз первой половины беременности. Понятия нет, а токсикоз есть. И еще какой…
— Все вон! — сказал я, войдя в ее покои, и служанки брызнули во все стороны, оставив нас наедине.
— Зачем ты пришел, господин мой? — спросила бледная, как мел Креуса, которая похудела и осунулась до того, что на лице одни глаза остались. — Ты не должен видеть меня такой. Не смотри, прошу!
— Глупенькая, — поцеловал я ее. — Неужели ты думаешь, что я разменяю мать своих детей на очередную смазливую мордашку? Ты думаешь, я забыл, что ты для нас всех сделала?