Водяное колесо крутится день и ночь, наполняя городской акведук. Зимой его даже останавливать приходится, а сейчас запустили вновь. Мерное журчание воды, текущей в город из рукотворного озера, натолкнуло меня еще на одну неожиданную мысль. Карп! Тут не водится карп. А если быть точным, сазан. Римляне разводили рыбу около легионных стоянок, а это водохранилище — лучшее место для него. Закажу! Вот поплыву через неделю в Трою и попрошу привезти десяток сазанчиков. Мину серебра дам, и мне притащат его купцы, везущие олово с северного побережья Черного моря.
— Парус, государь! — ткнул рукой в горизонт Абарис, когда мы уже подъезжали к городу.
Парус — это хорошо. Я жду одного человека, и он точно готов рискнуть и выйти в море в начале марта. Еще бы, он ведь пришел за своей долей, а она немалая.
Одиссей стоял под сенью недостроенного храма Великой Матери, задрав голову и без стеснения открыв рот. Царь Итаки и прочих островов разглядывал пятиметровую статую, которую еще не закрыли куполом, и не мог оторвать глаз. Я торчал рядом и скромно улыбался в усы. Вот ради таких моментов и стоит жить. Чтобы увидеть ошеломленное лицо человека, для которого даже расписанная рисунками стена — чудо.
Каменной бабе, собранной из нескольких кусков паросского мрамора, до шедевров Фидия и Праксителя было, откровенно говоря, как до неба. Она сидела, положив руки на колени, и весьма напоминала египетские истуканы, грубоватые, но величественные и внушающие трепет. А может, это и правильно. Эта Великая Мать, хоть и была похожа на Феано, но ни единой вольной мысли не допускала, подавляя молящихся своим величием. Кто знает, что было бы, если бы на этом месте сидела застывшая в камне хохотушка. Несерьезно как-то. А так улыбка Сфинкса на лице прекрасной женщины даже меня пробирает не на шутку, что уж говорить об Одиссее, который приплыл из таких мест, где из красивого и величественного имеется только закат.
— Так вот почему боги тебе благоволят! — оторвался, наконец, от созерцания статуи Одиссей и посмотрел на меня как-то по-новому, словно не узнавая.
— Я почитаю их, а они помогают мне, — усмехнулся я. — Все честно. Я почтил Великую Мать, и она сделала так, что даже моя жена разбила сидонцев.
— Да, я слышал, — почесал мохнатый загривок Одиссей. — Тут у вас какие-то чудеса происходят. Я через Парос и Наксос плыл. Они вроде бы откололись в том году, но теперь жди их владык с подарками. Скоро на пузе приползут и сделают вид, что ничего не было. И я тебе совет дам, государь. Прими их здесь, чтобы они прямо под ноги себе кучу навалили.
— В Пилос заходил? — спросил его я.
— Был там, — кивнул Одиссей. — Царь Фрасимед хвалится, что он теперь сам по себе. Ни Микенам, ни Энгоми не кланяется. Людишек вокруг себя собирает, подарки дарит воинам. Представляешь, он хочет свое масло и шерсть на Сифнос везти, как раньше, но теперь намерен другую цену за них просить. Ну скажи, не дурак ли!
— Ну и сказал бы ему, — едва сдерживая смех, посоветовал я, — что можно товар в Египет отправить. Или в Библ. Или в Трою. Он же великий! Он же не кланяется никому.
— Да какое там! — махнул рукой Одиссей. — Он даже мимо Китеры не пройдет. Там архонт Ойо его уже ждет, не дождется. А у Фрасимеда и кормчих знающих нет. Ползут от острова к острову, как раньше. Мы, когда на Трою войной шли, думали, что теперь стали героями из песен аэдов. В такую даль заперлись, что о-го-го! Половина потерялась по дороге, вторая половина пошла острова грабить. Я ведь был в Трое, а все равно промахнулись, в Мисию приплыли. Если бы тамошний царь нам дорогу не показал, нипочем бы войско не довели до места. А теперь купцы из Навплиона туда за год по три раза плавают, и никто про них никаких песен не сочиняет. Теперь в Трою сходить, как будто отару овец на другое пастбище перегнать. Сильно поменялась жизнь, да-а…
Мы вышли на улицу, и он присел, поглаживая ладонью тесаные плиты дороги, выгнутой по римскому обычаю дугой. Когда зимой дожди идут, вода собирается по краям и уходит в цистерны через ливневые трубы, проложенные под землей. Когда я эту задачу ставил, у меня в запой не только Анхер ушел, а еще и почти все господа начальники работ. Кое-кто даже хотел со скалы броситься, благо язычество самоубийство не порицает. Но одумались, и теперь дороги у меня на загляденье, чистые и сухие, не в пример родному городу, где и к двадцать первому веку эту науку не осилили. Может быть, потому что над ними не стоял специальный человек и не орал, как вот этот…