В общем, подумав как следует, Безымянный пришел к выводу, что раз скрыться здесь нельзя, то и делать этого не нужно. Напротив, надо оказаться в центре внимания и при этом остаться вне подозрений. Так жрец Наказующей стал аэдом. Сюда, в Пилос, он принес песни про здешних героев. И он теперь желанный гость везде, от крестьянской хижины до царского дворца, в ворота которого и постучал бестрепетной рукой.
Он не боялся, потому что аэды неприкосновенны. Они ходят где хотят, а тронуть их считается дурной приметой. Ведь порой только они приносят вести в селения, годами не видевшие новых лиц. Старики говорят, раньше певцы при царях жили, а не бродили по всему свету. Но теперь столько странного произошло, что десятки крепких мужиков, упорно шагающих от деревни к деревне, уже не удивляли никого. Напротив, всем это нравилось. Где еще послушаешь песнь о том, как царь Эней льва убил. Или про то, как сражались десятки царей у стен далекой Трои. Или песнь про Гелона-храбреца, что пошел со своей ватагой воевать землю египетскую, да и сложил там голову, покрыв себя бессмертной славой. Эту песнь очень в Афинах любили. Тот Гелон оттуда родом. В Спарте слушали песни про царя Менелая, а в Мессении — про Нестора, его сына Антилоха, прикрывшего своим телом старого отца, и про самого царя Фрасимеда, воевавшего честно и отважно.
— Сегодня, Баки, — назидательно сказал Безымянный мальчишке-слуге, — мы выспимся на мягкой соломе и поедим досыта.
— Угу, — радостно закивал мальчишка-египтянин лет четырнадцати, который шагал вместе с ним уже не первую неделю. Тощий, костлявый паренек уже вполне освоился за пределами Черной Земли, и особенных подозрений ни у кого не вызывал. И акцент его никому уха не резал. Тут в каждой долине свой говор был.
— Кто такие и чего надо? — выглянул со стены заспанный стражник.
— Аэд я, — с достоинством ответил Безымянный. — Зовут Демодок. Хожу по селениям, пою песни и рассказываю сказки. Я знаю хвалебную песнь про великого царя Нестора, доблестный воин. Впусти меня, и ты ее услышишь.
— Аэд! — обрадовался стражник. — Вот ведь здорово! У нас тут такая тоска… Пойду, десятнику скажу.
Ворота открылись совсем скоро, и Безымянный с любопытством оглянулся по сторонам. Пилос похож на Микены, только немногим поменьше. Вон торчит портик мегарона, где царь пирует со своими гекветами. Там множество комнат, где тысячи женщин чешут шерсть, прядут и ткут. Там хранилища зерна и масла. Там же устроены расписанные картинами ванные комнаты, где цари и царицы совершают свои омовения. К стенам крепости лепятся десятки зданий поменьше. Здесь и кузни, и мастерские камнерезов, знаменитых на весь ахейский мир. И ювелиры, и колесники. Колесницы хранят тоже здесь.
Две тысячи рабынь, вольные мастера, полсотни писцов и две сотни воинов живут тут постоянно. И многие из них никогда не покидали этих стен. Они покинут их только после смерти.
— Тут сидите до вечера, — стражник привел их в небольшую комнатку, где на полу лежал свежий тростник. — Вам принесут хлеба и вина. Вечером будет пир, порадуете ванакса. Если он останется доволен, то щедро наградит тебя, аэд.
Воин ушел, а Безымянный задумался. Ванакс, так себя называет Фрасимед. Так когда-то называл себя и Нестор, его отец, который Агамемнону был союзником, а не слугой-басилеем. Вот, значит, как…
— Ешь, Баки, — сказал он, когда молчаливая служанка принесла им одну ячменную лепешку на двоих и кувшин разбавленного вина. Безымянный разломил лепешку пополам, и для этого у него имелись все основания. Тощий, как его посох мальчишка мог съесть за троих.
Баки украли ливийцы года четыре назад и продали на побережье сидонским купцам. Так, меняя хозяев, он попал на рынок Энгоми, где дядька, так Баки называл хозяина, что-то увидел в нем, выкупил и привел в храм Наказующей, который и стал для пацана настоящим домом. Жалел ли Баки о своей судьбе? Да ничуть. Он ведь никчемный сирота, приживалка при своей общине, который гнул спину с малых лет. С тех самых пор, как лихоманка забрала мать и отца. В Черной Земле сироты не пропадали с голоду. Любой староста, жрец и чиновник обязан был пристроить бедного ребенка туда, где о нем позаботятся. Сирот кормили, но за эту милость приходилось рвать жилы от зари до зари. Каждый, чей хлеб ты ел, норовил попрекнуть этим. И так уж вышло, что работу в поле Баки возненавидел, не видя в ней ни малейшего просвета между рождением и смертью. Чернь появлялась из грязи и в грязь же уходила. Так верили высшие. Знать и жрецов ждало доброе посмертие. Они и после суда Осириса оставались богачами. А бедняка относили подальше от священной реки, заворачивали в циновку и закапывали в песок, чтобы пустыня вытянула воду из его тела. Потом его засовывали в саркофаг из глины, бросали туда горсть фиников, ставили кувшин с пивом и клали грубую фигурку-ушебти. Крестьяне, изнуренные бесконечной работой, верили, что именно она будет трудиться вместо них после смерти.