Быстротекущие воды, где нимфам кланялись ивы,
Влагу обильную дали стадам, что пасла Эвридика.
Юная дева прелестна, с изрядным томлением в лоне,
Грустно взирала на воды, бесцельно текущие мимо.
Так же бесцельно текли и года Эвридики. Давно уж
Дева созрела, войдя в лучшую женскую пору.
Замуж подруг разобрали, минуло им лишь тринадцать.
А Эвридика избегла и ласки мужской, и вниманья.
Ей бы облечься в венок и на брачное ложе взобраться,
Только родитель жестокий бедной не дал Эвридике
Дома родного покинуть, стоявшего в горной долине.
Выкуп хотел он великий взять за красу Эвридики.
Сорок овец и корову. Разум его помутился.
Сок виноградной лозы, что Дио́нис нам щедро дарует
Пьет он с утра, прерываясь лишь отдыхом честным полудня.
Плакала горько пастушка, злую судьбу проклиная.
— Долю суровую ты, мне уготовила, Гера.
Грудь налитая без ласки падет. И тогда уж поблекнет
Румянец на полных моих, слезами омытых ланитах.
И лоно иссохнет совсем, не изведав мужского начала.
Дай хоть кого-то, Богиня, кто вылечит девичье сердце,
И остальные места пусть вниманьем своим не оставит.
Неужто не жаждет никто налитого девичьего тела
Дивной красой неземной, ожидающей крепкого мужа.
Так говорила она, к водам ручья устремляя
Коз круторогих и с ними овец тонкорунное стадо.
Гера богиня внимает истовым просьбам несчастной.
Встретила дева Орфея, аэда, что шел из Коринфа.
Шепчет Орфей словеса ей, подобные липкому меду.
Песнь его сладкая в уши щедро лилась и кружила
Голову юной пастушки, страдавшей в томлении горьком.
Струны лаская ладонью, желание в ней распалял он.
О, Эвридика, — поет он, — прекраснее ты Златотронной,
Пышные перси твои, туги, словно спелая репа,
Соком налиты они и просят немедленной ласки.
Дай утоплю в них ладонь, ощутив их упругую твердость.
Сам же певец, что сидонцу был подлым коварством подобен,
Уже подбирался к бутону, что мужу лишь трогать прилично.
Жадной ладонью проводит он там, где смыкаются робко
Девичьи бедра, дрожащие мелкою слабою дрожью.
Дева, чей разум мутился от жара любви и желанья,
Свой приподняла хитон, поддавшись лобзаньям умелым.
И вот, в тени кипарисов, в травах густых, благовонных,
Девство отдаст Эвридика, воплем наполнив долину.
Там, истомленна любовью, заснула, забывши про стадо
Овец тонкорунных, покорных, данное ей для заботы.
С рассветом, когда уже Эос нежно окрасила небо,
Пышущий гневом отец разбудил ее посохом крепким,
Сделанным из тамариска, резьбою искусной покрытым.
Злобы его неуемной простой оказалась причина.
Вопли его Эвридики слышали добрые люди.
И вот за цветущую розу, старости сытой надежду,
Выкуп давали теперь лишь, овцу и козленка, не боле.
Мрачная туча печали согнула почтенного мужа.
Горе, где блудная дочь, ведомая пылкою страстью,
Доли лишила отца, что должна была греть его старость.
Так и пошел он в селенье, горестно, злобно стеная.
Дев легковерных, блудливых ум проклиная гусиный.
Ну а счастливая дева, женскую долю познавши,
К отчему дому шагала, все распаляясь сильнее.
Знает она ту дорогу, где ходят порой кифареды.
Ходят по ней и бродяги, чужое отняв достоянье.
Теперь не избегнуть прохожим ласк Эвридики-пастушки,
Эроса ярость познавшей, лишенной достойного брака.
Ведь за овцу и козленка деву сродни Эвридике
Не отдадут. И пусть лучше старость, болезни и горе
Украсят сединами деву, чем бедняка осчастливить
Женой, что прекрасней богини.