Хохот и крики заглушили последние слова песни, и на аэдов посыпались серебряные кольца, драхмы и куски лепешек. Сам царь Фрасимед, утирая слезы, бросил мальчишке серебряный браслет, который тот поймал с обезьяньей ловкостью.
— Еще давай! — орали гости, которые уже начали щупать за всякое служанок, привыкшим к их пьяным ласкам.
— У нас есть еще много песен, отважные воины, — поклонился пирующим Безымянный. — Сиятельный ванакс! Эти песни прилично слушать лишь тем, чье вино не разбавлено. Они слишком постыдны для тех, чей разум светел.
— Вина! Вина давай! — заорали гости. — Песен про баб хотим! Чтобы вот так, как там было! Про ласки, где смыкаются бедра!
Царь Фрасимед, который сделал вид, что уступает пожеланию гостей, кивнул виночерпию, и тот, подчиняясь, начал разливать вино по кубкам, не разбавляя его. У Безымянного в запасе было еще несколько песен, которые писал какой-то скорбный на голову школяр из Энгоми. Видимо, ему не давали даже портовые шлюхи, раз он сочинял подобное.
Песни гостям понравились, а поскольку каждый длинный куплет прерывался на кубок неразбавленного, к утру мегарон напоминал поле битвы. Десятки тел, разметавшихся по застеленным полотном ложам, храпели и свистели на все лады. И только служанки, что не смогли избежать настойчивого внимания распалившихся воинов, улизнули под шумок на свою половину. Они не родовая знать. Им придется встать с рассветом и идти на кухню. Или ткать. Или носить воду.
Безымянный, притворявшийся спящим, толкнул лежавшего рядом Баки, а когда тот открыл глаза, приложил палец к губам.
— Пора! — он скорее подумал это, чем сказал, но Баки понятливо моргнул. Его хорошо учили.
Они встали и осторожно вышли из своей каморки. Тут, в коридорах дворца, никогда не было стражи. Вся она стоит на стенах, да и то клюет носом. Здесь же в страже нет нужды. Кто посмеет напасть на царя в его собственном доме? Впрочем, если такая стража когда-нибудь и была, то сейчас вся она лежала вповалку в мегароне, оглушенная убойной дозой неразбавленного вина. Баки прошел, толкнув каждого из спящих, но ничего, кроме недовольного мычания не услышал. Гости были пьяны в дым.
— Можно, дядька, — шепнул он. — Работай!
Безымянный достал из одежд странный кинжал, напоминающий спицу, какой вяжут во дворце Энгоми, и махнул мальчишке: иди за мной. Они подошли к ложу, где в гордом одиночестве раскинулся царь, окруженный ложами ближайшими из своих гекветов. Безымянный остановился, чтобы перевести дух. Сделать все нужно быстро и четко, иначе не сносить им головы. Не получится уйти из каменного мешка, сложенного из огромных глыб. Здесь только одни ворота, и их никто не откроет ночью.
Безымянный вдохнул, выдохнул, а потом одним слитным движением зажал рот и нос Фрасимеда и воткнул спицу в его ухо, не выпустив наружу ни единого звука. Царь безмолвно дернулся и затих, а убийца аккуратно вытер потек крови и махнул Баки рукой: давай, мол. Мальчишка поставил перед убитым искусно выполненную фигурку в виде судьи, сидящего на троне. Она была сделана так похоже, что даже страхолюдный шлем поблескивал камушком на месте отсутствующего глаза. Теперь покойный Калхас торжествующе взирал на своего врага, расположившись среди объедков и опрокинутых кубков.
— Уходим, — показал глазами Безымянный.
— Дядька, — шепнул вдруг Баки, когда они снова устроились на тростнике. — А если бы они не перепились, как свиньи? Чтобы ты сделал?
— Да еще что-нибудь придумал бы, — зевнул Безымянный. — Но уж больно удачно все получилось сегодня. Конечно, нужно было бы его убить и посадить в кресло на том самом месте, где великий судья Калхас смерть принял. Только я так и не догадался, как это провернуть можно. Но как говорит госпожа, лучшее — враг хорошего. А еще она говорит: не умножай сущности.
— А это чего значит, дядька, а? — Баки даже рот раскрыл в удивлении.
— Это значит, что не надо гневить богов, пытаясь что-то сделать лучше, чем они, — назидательно произнес Безымянный. — Если боги дают тебе шанс, не отвергай его. Будь скромнее, и останешься в живых, с полным кошелем. Поверь, при нашей с тобой службе это непростая задача. А тут очень даже красиво все получилось. Мы с тобой, Баки, тоже художники, не хуже тех, что храм Великой Матери расписывает.
— Ага, точно, художники мы, — охотно согласился Баки, преисполнившийся гордости за свой труд. Он свернулся калачиком и собрался подремать до рассвета, но у него ничего не вышло.