— А-а-а-а! — раздался дружный вопль с той стороны. Сотни коротких, острых стрелок, усиленных свинцовым грузом, взмыли к небу, а потом с тихим шелестом понеслись вниз, с хрустом пробивая черепа и впиваясь в тела широкими зубьями наконечника. Страшная вещь, незнакомая здесь.
— Птицы! — заорал кто-то, увидев торчащее оперение в своем плече. — Царь Эней призвал железных птиц!
Люди поднимали головы вверх, пытаясь углядеть жутких демонов, бросающих на них свои железные перья, но не видели ничего, кроме стрелок, с чудовищной силой пронзающих полуголые тела. Наверное, птицы прятались за облаками. Люди задирали щиты вверх, пытаясь укрыться от летящей на них напасти, и это стало для многих последней ошибкой.
— Труби! — крикнул я стоявшему рядом пареньку. — Пилумы!
Два залпа тяжеленных дротиков скосили передние ряды полуголой пехоты, и когда фаланга нанесла свой первый удар, войско напротив превратилось в воющую от ужаса толпу, которая потекла на нас с отчаянием смертника. Самое тяжелое — выдержать именно этот, начальный удар, когда задние ряды давят на передние, насаживая их на вражеские копья.
— Держать строй, в такую вас мать! Обалдуи! — в сердцах крикнул я, но кто меня услышит в гуле начавшегося сражения.
— Слава богам! — пробормотал я, увидев, как гоплиты с третьего по восьмой ряд уперлись ногами и прижали свои щиты к спинам товарищей. Не продавить такой строй нипочем.
Плюмбаты продолжали лететь, как летели и стрелы, и камни, и совсем скоро израненная, насмерть перепуганная толпа откачнулась назад, окончательно смешав свои ряды. Смерть летела со всех сторон, и они, не имея возможности спастись, бросались вперед и висли на копьях гоплитов.
— Коннице приготовиться! — приказал я, когда увидел, что дело идет на лад. Воины Ореста разобрались, наконец, в какую именно сторону им нужно бежать, и отхлынули от копий фаланги.
Вся конница — это моя личная агема в шестьдесят четыре всадника и восемьдесят две колесницы ахейской знати. Если этого не хватит, чтобы сокрушить пехоту на одном участке, то я съем свой галстук. Точнее, сначала изобрету, потом сошью, и только потом съем.
— Гетайры! — заорал я. — За мной! В копья их!
Не по-здешнему рослые лошади, укрытые перед боем войлочным попонами, рванули вперед и снесли тех, кто еще пытался сражаться. Кони давят всей массой, а когда сломленное войско уже течет назад, то сопротивляться такому удару оно просто не может. А уж когда раздается грохот десятков несущихся колесниц, которые охватили бегущих широкой дугой, то страшно стало даже мне. До печенок пробирает это зрелище.
Возницы, погоняющие коней жуткими воплями, свистом и гиканьем, не имеют такой защиты, как знатные воины, стоящие позади. Они гибнут первыми, но несутся в бой, налитые каким-то сумасшедшим задором. Они управляют лошадьми кончиками пальцев, и те, послушные легчайшему движению, объезжают тела убитых и раненых, которыми завалено все поле. Плюмбаты сразили сотни. Закованные в бронзу микенские аристократы догоняли бегущих и кололи их копьями, а летящие в их сторону стрелы не причиняли вреда, лишь бессильно скользили, не причиняя вреда.
Отступление превратилось в повальное бегство. Как это и бывает, фланг увлек за собой центр, а за ним рухнуло все. Мои гвардейцы, ухмыляясь в усы, потащили из ножен последний изыск оружейной моды. Махайра. Меч, напоминающий своим изгибом серп. Он оставляет такие раны, которые никакой лекарь не зашьет. Раны жуткие, глубокие, прорезающие плоть до костей. Они поскакали добивать бегущую пехоту, а я поехал назад. Больная нога разболелась, просто сил нет. Думал, зажила, ан нет, я разбередил ее снова. Да и не царское это дело, тут все закончат и без меня.
Наш центр выдержал. Измотанные до конца аркадяне, наполовину изрубленные наемники Мувасы и он сам, забрызганный до бровей чужой кровью, с чужим щитом и без шлема, который сорвало ударом. Жуткой звериной силой несло от этого парня, который сегодня дал нам время победить. Вся лучшая пехота Ореста ударила именно сюда, пытаясь разорвать строй и зайти нам в тыл. У них ничего не вышло.
— Ты сегодня получишь достойную награду, — сказал я, и он только оскалил белоснежные зубы.
Совсем скоро по полю пойдут собирать раненых и трофеи, а потом специально обученные люди начнут распределять добычу. Тут она велика. Одного скота не счесть. Коринфяне облизываются, пускают жалостливую слезу, но сделать ничего не могут. Что в бою взято, то свято. Они вернут немного из своего, но теперь им придется начинать жить заново. Тем более что множество овец зарежут на вечерний пир.