— Пеллагон! — повернулся я трибуну. — Ты же родом отсюда. Города на Родосе должны либо принести мне присягу, либо их придется разрушить. Их жителей я изгоню, а на их место завезу людей с Кипра. Лучше договорись по-хорошему, я не хочу понапрасну лить кровь. У тебя три месяца. Если мы этого не сделаем, получим новое пиратское гнездо, еще хуже прежнего. С Поликсо у меня хотя бы договор был, с этими же нет вообще ничего. Их старейшин потом ко мне привезешь. Буду с ними пить и дарить им подарки.
— С людьми покойной царицы что делать будем? — спросил трибун. — Они с моря живут, государь. Их на землю не посадишь.
— Не можешь предотвратить — возглавь, — ответил я подумав. — Кноссо пусть их к себе заберет. Корабли в царский флот зачислим, их самих поставим на довольствие. Грабить будут, как прежде, но только по моей команде. Доля, что шла Поликсо, теперь пойдет мне. Ведь я законный царь Родоса. Я его только что на Феано поменял. У меня и договор с печатью будет, и пусть кто-нибудь попробует его оспорить.
Неделю спустя. Энгоми.
Как узнать, что моя жена опять родила дочь? Правильно, по глазам. Они у нее красные, как у кролика. Креуса ревет уже какую ночь, и даже то, что я вернулся, не слишком сильно исправило ситуацию. Она свой долг понимает буквально. Царица должна рожать воинов, и точка. Девки — это ее личный позор, производственный брак и провал на семейном фронте. И даже то, что Клеопатру я люблю до безумия, никак на ее личные представления о жизни не влияет. Долг женщины царского дома перед династией вколочен в нее намертво. Он для нее куда важнее, чем личное счастье и любовь к детям. Может, это и правильно. Может, это я чего-то не понимаю…
— Иди сюда! — шепнул я, движением ладони прогнав служанок из спальни и прижав ее к себе. — Ну чего ты ревешь? Родишь еще сына, какие твои годы. А мне и девочка в радость. Я может, всегда дочь хотел, а теперь у меня их аж две.
Я ведь не вру. Я действительно всегда хотел дочь, но не дал бог. Этого не понять тому, кого не обнимала маленькая девочка, которая любит тебя всей душой. Любит не за что-то, а просто так. Ни с чем этого чувства не сравнить.
— Тебе других жен нужно взять, господин мой, — твердо произнесла Креуса. — У царя Сидона дочь в возраст вошла. И у царя Библа целых две. А если с Египтом все получится, то и оттуда пришлют царевну. Они этого не любят делать, как я слышала, но за корабль меди согласятся точно. А если уж и так не выйдет, возьмешь кого-нибудь из моих племянниц. Там уже подрастает несколько.
— Даже речи быть не может, — решительно произнес я. — Большую кровь хочешь получить, царица? Хочешь увидеть, как после моей смерти дети страну в клочья разорвут? Забудь.
— У нас один сын, — вздохнула она. — И боги могут забрать его к себе в любое время.
— Тогда нужно будет передать трон зятю, — ответил я ей. — Так у хеттов заведено было. Да не изводи ты себя. Имя не придумала еще?
— Не посмела без тебя, — удивленно посмотрела на меня Креуса.
— Пусть будет Береника, — ответил я, подумав, и она равнодушно кивнула. Ей без разницы. Что-то меня продолжает тянуть в сторону Египта. И неудивительно.
Креуса хорошеет, и даже роды не портят ее. Ей ведь всего-то двадцать, и из робкой, стеснительной девчонки она превратилась в зрелую, очаровательную женщину. Моя жена бледна, как и все знатные дамы, а ее милое личико с огромными глазами, опушенными длинными ресницами, покрыто дорожками слез. Она вздохнула и крепко обняла меня, а высокая грудь кормящей женщины крепко прижалась, отвлекая от вопросов наследования и высокой политики. Я не выдерживаю и тащу ее на кровать. Я соскучился.
Еще одно небольшое водохранилище закончено за время моего отсутствия. Бедная наша речушка! Летом ее почти что не видно, и только зимой она превращается в бурный поток, с гулом несущий свои воды в сторону моря. Каждая деревня, стоящая на ее берегах, растаскивает эту воду, заполняя свои цистерны. Ведь впереди лето, а летом тут стоит такая сушь, что даже яровое зерно не вызревает. Сеют лишь озимые, которые обильно проливают зимние дожди. Только это нас и спасает.