Огромная статуя Великой Матери подавляет с непривычки любого, и даже меня пробирает до мурашек. Мраморная женщина, спокойно сложившая руки на коленях, смотрит на входящих без намека на улыбку и теплоту. Это же богиня, которая должна внушать трепет. И честное слово, она его внушает. Стены храма уже оштукатурены и даже частично расписаны. Впрочем, Анхер, увидев тот небольшой кусок, что закончили художники, все забраковал. Он назвал их всех ничтожными фенху, руки которых произрастают из зада, и приказал известку сбить. Художники едва не линчевали египтянина, но, увидев барельеф его работы, пригорюнились и смирились с противоестественной компоновкой собственного организма. Творческие люди сошлись на том, что стены украсят камнерезы, выбив там узоры, а вот купол, когда его закончат, распишут они. Высекать барельефы на такой поверхности Анхер не умеет.
Впрочем, я здесь не затем, чтобы любоваться готовой наполовину работой своих мастеров. Храм перекрыт моей охраной, а передо мной стоит на коленях тот, кто чудом избежал лютой смерти. И с этим мне надо что-то делать.
Отчаянной смелостью или отчаянной же глупостью нужно обладать, чтобы прийти прямо к тому, кого едва не убил. Особенно если этот кто-то царь царей, а ты беглый оборванец, ненавидимый всеми на свете, даже своими друзьями и родней. И не просто прийти, а попросить службы. Или это не смелость, а точный расчет, и тогда этот человек — бриллиант в пыли, которым не стоит разбрасываться. Он же изрядный хитрец, да и актер неплохой. Мне ли не знать.
— А ведь я и впрямь его тронуть не могу, — растерянно повернулся я к Кассандре, которая с любопытством разглядывала Хепу, смиренно стоявшего на коленях в пяти шагах от нас.
— Он мне нравится, государь, — сказала она вдруг. — Наглец редкостный. Если он и впрямь так хорош, что заманил тебя в ловушку, так пусть послужит нам. У меня найдется для него дело.
— Готов ли ты, лукканец Хепа, — повернулась она к нему, — отдать свою душу богине Немезиде? Готов ли ты раствориться в ней так, что даже имени своего лишишься навечно?
— Лишиться имени — это самая большая моя мечта, великая госпожа, — оскалил он щербатый рот. — Хепа — это имя беглеца, судьба которого корчиться на колу. Я откажусь от него с великой радостью.
— Тогда у тебя его больше нет, потому что Хепа умер, — кивнула Кассандра. — Иди к храму Наказующей, человек. Скажешь жрице, что это я тебя прислала.
— Но кем мне назваться, госпожа? — удивленно спросил ее Хепа.
— Безымянный, — ответила Кассандра. — Теперь тебя зовут Безымянный. Ты станешь послушником в храме Той, кто дарует праведную месть. И если твоя служба богине будет усердна, то ты сможешь стать ее жрецом.
— Спасибо, великие, — Хепа ткнулся лбом в каменные плиты пола. — Я не подведу.
— Вот ведь хам трамвайный, — не выдержал я, и Кассандра, услышав новое слово, удивленно повернулась ко мне.
— Сын собаки, заеденной насмерть блохами, — тут же поправился я. — Но до чего отчаянный малый, удивительно даже.
— Проверим его в деле, — пожала пухлыми плечами Кассандра.
Храм почти что закончен, и это неслыханные темпы по нашему времени. А все потому, что краны, а не люди поднимают на высоту грузы, да и заливка бетона в формы сильно ускорила создание невиданного в нашем мире купола. Храм получился не слишком большой, он куда меньше, чем римский Пантеон, и уж точно не идет ни в какое сравнение со святой Софией. Но для наших широт это строение грандиозное, равных себе не имеющее. Все эти местечковые богини Анат, Аштарт, Кадешут, Баалат Гебал и прочие нервно курят в сторонке, не имея возможности подтвердить свой статус ничем подобным.
— Начинайте проповедь, — повернулся я к свояченице. — Пусть жрицы говорят, что остальные женские божества — это лишь проявления Великой Матери. Они частичка ее духа, а не самостоятельные сущности. И что ханаанская Ашера, мать богов — это она и есть.
— Соседним царям это может не понравиться, государь, — прищурилась Кассандра. — Они подумают, что ты на их власть покушаешься. Если ты своих богов ставишь выше их собственных, то значит, и твоя власть выше, чем их собственная.
— Так оно и есть, — кивнул я. — Тирцы своего Мелькарта почитают. Сидонцы — Эшмуна. Ну так пусть им подобные храмы и построят. Их купцы ведь бывают в Энгоми. Они в храм Посейдона заходят, просят удачи и при этом называют его Ям. А потому идут в храм Тархунта и именуют его Баал-Хаддад. Ахейцы называют его Диво, а хурриты — Тешуб. И ничего, всем очень удобно.