Лезвие Конана выскочило так, что его кончик коснулся спины посетителя.
— Входите, моя госпожа, — произнес он по-иранистански с варварским акцентом.
Женщина шагнула вперед. Конан захлопнул дверь и установил на место засов.
— С тобой кто-нибудь есть?
— Н-нет, я пришла одна…
Левая рука Конана метнулась со скоростью змеи и сорвала вуаль с женского лица. Она была высокой, стройной, молодой и смуглой, с черными волосами и красиво сложенными чертами лица.
— Итак, Нанайя, что все это значит? — спросил он.
— Я девушка из королевского сераля…
Тубал издал протяжный свист.
— Теперь мы влезли и в это.
— Продолжай, Нанайя, — сказал Конан.
— Я часто видела тебя сквозь решетку трона, когда ты уединялся с Кобадом. Это было королевской забавой — позволять женщинам наблюдать за ним во время королевских дел. Предполагалось, что эту галерею закрывают во время обсуждения важных вопросов, но сегодня вечером евнух Ксатрита был пьян и забыл закрыть дверь между галереей и женскими комнатами. Я прокралась обратно и слышала твою тяжелую речь с королем.
— Когда ты ушел, Кобад был очень сердитым. Он вызвал информатора Хакамани и приказал ему убить тебя. Хакамани должен был сделать так, чтобы все выглядело, как несчастный случай.
— Если я поймаю Хакамани, я сделаю так, чтобы все выглядело как несчастный случай, — проскрежетал Конан. — Но к чему все эти тонкости? Кобад ничем не отличается от других королей, когда решает, укорачивать или удлинять шеи людей, которые ему не нравятся.
— Потому что король хочет удержать на службе твоих казаков, а если они узнают, что он убил тебя, они или поднимут восстание или уйдут.
— А почему ты решила мне все это рассказать?
Она посмотрела на него своими темными, переливающимися глазами.
— В гареме я изнываю от скуки. У короля сотни женщин и у него нет времени для меня. Я любовалась тобой из-за ширмы все время после того, как ты поступил сюда на службу и я надеюсь, что ты возьмешь меня с собой. Все что угодно лучше монотонного прозябания в этой позолоченной тюрьме с ее нескончаемыми сплетнями и интригами. Я — дочь Куджалы, руководителя Гвадири. Мы — народ рыбаков и мореплавателей, живем далеко на юге на Жемчужных островах. Я могу, управляя своей лодкой, пройти через тайфун, а такая праздность сводит меня с ума.
— Как ты выбралась из дворца?
— Веревка и неохраняемое старое окно со сломанной решеткой… Но это не важно. Ты возьмешь меня?
— Отправь ее обратно, — сказал Тубал на смешанном языке казаков: смесь запоросканского, гирканского и других языков. — Или еще лучше — перережь ей горло и зарой в саду. Он может позволить нам уйти, но он никогда не позволит нам увести от него девушку. Если он узнает, что ты уехал с одной из его наложниц, то он перевернет каждый камень в Иранистане, чтобы найти тебя.
Девушка явно ничего не понимала, но вздрогнула от угрожающего тона.
Конан по-волчьи осклабился.
— Наоборот. Мысль покинуть эту страну с поджатым между ногами хвостом вызывает у меня боли в животе. Но если я смогу взять с собой что-нибудь в качестве трофея — это уже неплохо, тем более что нам все равно нужно отсюда убираться, — он повернулся к Нанайе. — Ты понимаешь, что езда будет быстрой, дорога трудной, а компания не такой вежливой, как ты привыкла?
— Я понимаю.
— И кроме того, — сказал он прищурив глаза, — что мне принадлежит абсолютная власть?
— Да.
— Хорошо. Буди этих собак, Тубал; мы уезжаем, как только они соберут свои пожитки и оседлают лошадей.
Недовольно бормоча, шемит вошел во внутреннюю комнату и стал трясти человека, спавшего на куче ковров.
— Просыпайся, воровской сын. Мы отправляемся на север.
Хаттусас, стройный, темный замориец, сел, зевая.
— Куда?
— В Кушаф, в Иллбарские горы, где мы зимовали, и где мятежная собака Балаш без сомнения перережет всем нам глотки, — прорычал Тубал.
Когда Хаттусас поднялся, он ухмыльнулся.
— Ты не любишь кушафца, но он поклялся Конану в дружбе.
Тубал нахмурился и пошел через внутренний дворик к двери, которая вела к примыкающему бараку. Из барака доносились ругательства и проклятия людей, которых только что разбудили.
Через два часа, неясные фигуры, сидевшие в засаде вокруг дома Конана, вернулись под укрытие теней, когда ворота конюшни распахнулись и три сотни Свободных Компаньонов прогрохотали, выезжая в два ряда, ведя с собой навьюченных мулов и запасных лошадей. Это были люди всех наций, остатки банды казаков, которых Конан привел на юг из степей Вилайетского моря после того, как туранский король Ездигерд собрал могучую армию и разбил объединение разбойников в битве, которая длилась целый день. Они прибыли в Аншан оборванные и полуголодные. Сейчас они были одеты в пестрые шелковые штаны и в остроконечные шлемы иранистанского образца и обвешаны оружием.
Тем временем иранистанский король восседал на своем троне. Подозрения грызли его обеспокоенную душу, так как он видел врагов везде, внутри и снаружи. Некоторое время он рассчитывал на поддержку Конана, руководителя наемного эскадрона легкой кавалерии. Северному дикарю не хватало учтивых манер, принятых при иранистанском дворе, но у него был свой, варварский кодекс чести. Однако теперь он решительно отказался выполнять приказ Кобада Шаха схватить предателя Балаша…
Король мельком взглянул на занавеску, скрывающую альков, автоматически отметил, что наверное поднялся ветер, так как декоративная ткань немного колебалась. Он повернул свой взгляд на окно с золотой решеткой и похолодел. Там легкая занавеска висела неподвижно. А висящая над альковом шевелилась…