Оксана давно потеряла счет времени. С тех пор как ее привезли сюда, она не видела ни неба, ни солнца - только тусклый свет в окне, отраженный от глухой стены какого-то высокого здания. Но, судя по сменявшимся временам года, она определяла, что скоро будет год ее непрестанных мучений. Человека, в котором для нее аккумулировалось мировое Зло, больше не было, но Зло продолжало существовать, окружало ее, как в аду... Оксана понимала, где она очутилась, примечая взаимосвязь тюремных событий: в санчасть уводили группу заключенных, через несколько дней они заболевали и вскоре умирали в изоляторе, но некоторые выживали - те, которым заранее делались прививки. Тюремные врачи вели при ней медицинские разговоры, употребляли латинские термины, не остерегаясь быть понятыми. Речь шла о сибирской язве, холере и даже чуме. Пастеурелла пестис! "Вот выпустить бы на вас пастеурелла пестис!" - ожесточенно думала Оксана.
В камеры привозили заключенных с отмороженными руками, омертвевшие ткани отпадали, и обнажались кости, фаланги пальцев... Приводили обожженных кислотами, огнем, зараженных газовой гангреной... Оксана, как могла, облегчала их страдания, просиживала ночами у изголовья. Врачи одобрительно ей кивали, но, как только больным становилось легче, их снова уводили, и больше они уже не возвращались. На их место привозили других, здоровых, и все начиналось сначала... Оксана сосчитала - за неделю исчезали десять, пятнадцать, иногда двадцать пять заключенных. Получалось, что за год погибало человек шестьсот - все, кого привозили в тюрьму. В живых осталось несколько человек, и среди них она - Оксана Орлик.
Среди обреченных появлялись и русские из Харбина, Хайлара. Иногда удавалось с ними перекинуться словом: в жандармерии их допрашивали, пытали, потом привозили сюда... Осенью в тюрьму доставили трех монгольских пириков. С ними Оксана проговорила всю ночь. Их захватили в плен в бою на заставе за рекой Халхин-Гол... Оксана узнала, что японцы начали войну с Монголией. Монголам помогают русские...
В это же время - в начале зимы - в тюрьме появился молодой красноармеец в изорванной гимнастерке, избитый, в кровоподтеках... Он лежал на циновке в углу камеры, глухо стонал во сне. Оксана всю ночь провела возле него. Наутро ему полегчало. Как он обрадовался, услыхав русскую речь! Раненого Степана Демченко тоже взяли в плен на Халхин-Голе.
- Как меня били! - шептал он. - Жандармы... когда допрашивали... Заложат карандаши между пальцев и жмут... Я им все равно ничего не сказал, где служил, в какой части, сколько войск. Это военная тайна.
Недели через две Степа стал подниматься...
- Скажи, Оксанка, а бежать отсюда как-нибудь можно?
- Нет, отсюда никто не уходил.
- А если поднять всех? Сломать двери и вырваться...
- Невозможно это Степа... Двери железные и стены...
Но Степан продолжал думать, присматриваться - что в камере может подойти для холодного оружия...
Вскоре дежурный врач вызвал пятнадцать номеров, отделил из них пять, приготовил шприц. Оксана подтолкнула Степана, шепнула:
- Стань к этим...
Врач не заметил, что в группе был лишний.
Оксана прожила еще один страшный день... Она знала, куда повезли Степу. Знала, что их, связанных, будут бомбить с самолета заразными осколочными бомбами. А потом, как уже бывало не раз, привезут вечером, помертвевших, с наскоро забинтованными ногами...
Через два дня у всех началась гангрена, четырнадцать скоро умерли, шесть остались в живых. Степана взяли под особое наблюдение редкий случай, когда при газовой гангрене человек выздоравливает без профилактического укола.
- Врачи не знают, что тебя кололи, смотри не признавайся, предупредила Оксана. Раненые, иссеченные осколками ноги и руки у Степы постепенно заживали, и он снова по-мальчишески фантазировал:
- В другой раз, как поведут куда, наброшусь в дверях на часового - и вперед... Чтобы только другие поддержали... Ты по-ихнему скажи им - ведь все равно здесь умирать... А может, мы вырвемся... За ворота и в степь!..
- Но ведь палаты заперты, Степа... - Она называла палатами камеры, отгороженные от коридора частоколом железных прутьев.
- Тебе ж открывают камеры, - возразил он, - когда заходишь к больным. Сделай как-нибудь, чтобы двери не заперли... Еще бы на верхних этажах предупредить...
Но все получилось иначе...
В тюрьме военного городка служил молодой солдат Терасима. Он нес конвойную службу - дежурил у входных дверей на этажах или сопровождал заключенных. Оксана часто видела в тюрьме этого солдата и замечала, что он как-то особенно на нее смотрит. Это здесь-то... Конвойным не разрешалось разговаривать с заключенными. Но раз, когда солдат вел ее из санчасти, он торопливо сунул ей в руку лепешку. Оксана удивленно посмотрела на него и сказала:
- Аригато1...
1 Спасибо...
- Ты говоришь по-японски?
- Немного.
- Почему ты здесь? Тебя убьют...
- Я знаю...
Они шли длинным коридором, соединявшим тюрьму с санитарной частью.
- Спрячь омоти, - сказал солдат, когда они приблизились к тюремной двери. - Мать прислала... новогодние лепешки...
Они встречались еще несколько раз. Однажды долго стояли перед запертым кабинетом врача. Кругом никого не было.
- Спасибо тебе за омоти, - едва слышно сказала Оксана.
- У нас их дарят на Новый год, на счастье.
- Какого же счастья можно желать в тюрьме?
- За что ты здесь? - снова спросил Герасима.
- Не знаю...
- Как тебя зовут?
- Звали Оксана, теперь только номер...
- Оксана... У меня есть сестра Юри, она ловит жемчуг на море.
- Значит, она богатая.
- Нет! Она ныряльщица, помогает отцу, потому что мы с братом в армии. Юри красивая, как ты. Я всегда на тебя смотрю... Я хочу, чтобы ты жила.
- И охраняешь, чтобы не сбежала.
- Я солдат, что я могу сделать...
- Хотя бы не желать умирающим счастья... Или помоги...
- Как?
- Выпусти людей, открой камеры.
- Нет! Этого нельзя! Ведь я солдат... Я спас бы... только тебя.
И все же Оксана уговорила Дзиро Терасима отпереть камеры...
С последней партией "особых поставок" в тюрьму привезли русского старика железнодорожника из Харбина. Оксана долго присматривалась и наконец решилась с ним поговорить. Старик рассказал, что в партии, с которой его привезли, были партизаны, захваченные карательным отрядом, - может, удастся предупредить их. Через день он сказал: