Возможно, Киплинг выдал за анекдот историю, которая произошла с ним самим. Как бы то ни было, баня и пожилые мойщицы, как видно, произвели на писателя куда более сильное впечатление, чем давно и хорошо известный торжественный церемониал вручения премии — о нем в автобиографии и письмах Киплинга ни полслова. По всей вероятности, автор «Книг джунглей» и «Кима» действительно не придавал значения наградам. Даже таким почетным, как Нобелевская премия.
Подобная безучастность к внешним атрибутам жизни в эти годы объясняется еще и тем, что, переехав в «Бейтменз», Киплинг, за вычетом поездок и всплесков публичной активности вроде выступления 16 мая 1914 года против правительства ненавистных ему либералов перед десятью тысячами ирландских юнионистов или присутствия на коронации Георга V в Вестминстерском аббатстве в 1911 году, вел жизнь уединенную, трудовую, домашнюю, расписанную по минутам. Жизнь всей семьи, и Кэрри и детей, была всецело подчинена его расписанию.
День в «Бейтмензе» начинался обычно в восемь утра и летом, и зимой, и сразу после завтрака Кэрри и ее секретарь принимались разбирать большую утреннюю почту — в среднем от шестидесяти до ста писем ежедневно. Обсуждалось содержание писем, выбрасывались письма ненужные, на осмысленные писались ответы. Все члены семьи научились угадывать, что содержится в письме, по его конверту, поэтому Киплинг нередко подходил, произвольно выхватывал из пухлой пачки какой-то один конверт, который казался ему многообещающим, и прочитывал письмо сам. Письма бывали разные, приходили со всех концов света и писались на любую тему. Каких только вопросов и предложений в них не было! Доктор Мари Стоупс спрашивала, нельзя ли переписать «Если» так, чтобы автор обращался не к мужчине, а к женщине. Герберт Уэллс уговаривал Киплинга не рецензировать его книгу (чего Киплинг в любом случае никогда бы делать не стал), тем более что взглядов старые приятели придерживались прямо противоположных. Неизвестный пастор требовал переписать «Красный стяг», но так, чтобы специалисты об этом не узнали. Приходили письма от безумцев, главным же образом — от людей, желающих получить подтверждение гениальности своих литературных сочинений. Этим людям, особенно если они были молоды и в самом деле не лишены искры божьей, Киплинг отвечал подробно и конструктивно.
Обычно Киплинг, как и большинство писателей, работал по утрам, вечером же, после ужина, возился, лежа у камина на ковре, со своими собаками, которые шалели от удовольствия и истошно лаяли. Первую половину дня он либо сидел за своим письменным столом, писал или что-то рисовал, либо расхаживал по кабинету, что-то напевая себе под нос. Очень многие из его знаменитых стихов — подмечает Элси — такие, как «Последнее песнопение» или «Мандалей», читаются в ритме старого вальса, что странно, поскольку музыкальный слух у Киплинга отсутствовал напрочь. После второго завтрака писатель отправлялся на прогулку или вновь усаживался за письменный стол; в это время приходила вторая почта, после разбора которой наступало время чаепития — к чаю обычно бывали гости. Садом Киплинг занимался мало, но иногда вооружался вдруг граблями или мотыгой и с остервенением набрасывался на крапиву и сорняки. Первое время после переезда в «Бейтменз» он иногда ловил в Дарвелле форель, охотился же редко — слабое зрение не позволяло. Бывало, он вместе с женой заходил на ферму к рабочим; Кэрри давала указания десятнику, какие канавы вырыть, какой сарай починить, где покосить траву, а ее муж стоял рядом и молча слушал, очень редко вставляя всего несколько слов.