Человек замыкается в себе по привычке. Не дать никому заглянуть в себя! Не общение, а обособление. Самому совладать с собой, чтобы к сорока годам ты был уже неуязвим. Для себя, для других, для всех людей. А почему? Потому что в нас еще живет прошлое: тогда наша слабость означала силу другого. И потому, что мы ценим только самих себя, ведь если бы мы что-нибудь значили друг для друга, никому не нужно было замыкаться в себе.
Я не совладал с собой. Не замкнулся.
— Положа руку на сердце, — произнес я, — чего, собственно говоря, достиг такой человек, как я?
Папст смотрел на меня долгим изучающим взглядом.
— Из-за реконструкции мы много простаивали, — сказал он вдруг совершенно без всякой связи. — Поэтому сегодня наверстываем.
Он подвел меня к одноэтажному строению, очень ветхому, и открыл дверь со словами:
— Я покажу вам еще кое-что из нашего производственного процесса.
Хотя предприятие Папста еще несколько лет назад получило дополнительные фонды и современные установки, здесь это никак не чувствовалось. Мы вошли в помещение, где из-за пыли ничего невозможно было разглядеть, и, едва дверь захлопнулась, у меня запершило в горле, и пришлось бороться с подступающим кашлем. Пыль была серая как дым и такая густая, что женщины у размалывающих агрегатов казались тенями, а их защитные маски придавали им сходство с какими-то чудовищами. Старые щековые и гирационные дробилки работали с адским шумом. Папст наклонился к моему уху. Я боролся с мучительным кашлем и различал только обрывки слов:
— …известь для терапевтических целей… кальциум лактат… старый Calcium carbonicum praecipitatum… размер зерен до пятидесяти микрометров…
Меня душил кашель.
— Черт побери, — крикнул я, — но ведь измельчать можно и суспензию…
— Только не с нашей водой, коллега, — закричал мне в орет Папст. — Когда будет пущена наша водная установка, мы эту — памятник, нашим первым годам — сразу же прикроем!
Его легкие, по-видимому, привыкли к этой пыли, потому что он неторопливо разговаривал с работницами. Наконец мы снова выбрались на улицу. Я тяжело дышал.
— Вашей знакомой я сразу же дал понять, что она будет работать не на строительстве, — сказал Папст. Он указал на дверь, из которой мы вышли. — Здесь ей тоже придется потрудиться. Но ведь она ищет трудностей. У нас тут есть пожилые женщины, которые плохо переносят шум, пыль и жару!
И он вежливо, но настойчиво потянул меня в какую-то дверь. У меня опять перехватило дыхание. Пары эфирных масел смешивались с запахами органических растворителей. Надписи на стенах предупреждали об опасности взрыва, и здесь тоже работали в защитных масках.
— Ядовиты только растворители, — сказал Папст, его наконец тоже разобрал кашель.
Кафельный пол вдоль дистилляторов был приподнят, поэтому мы не промочили ноги. Работницы в резиновых сапогах стояли по щиколотку в воде, переливавшейся через допотопное оросительное сито прямо на пол.
— Этот цех мы тоже остановим еще до конца года, — объяснил Папст.
Я сказал:
— Намерения ясны, коллега, жалеть об этом старье не приходится.
— Я не сомневался, что вы именно так думаете, — сказал Папст. Теперь он вел меня по более современным цехам, где шла расфасовка и упаковка. — На вопрос, чего достиг такой человек, как вы, можно, пожалуй, ответить: по крайней мере удовлетворения материальных потребностей на уровне выше среднего.
— Это и в самом деле когда-то было целью, — сказал я. — Но мы обычно мало ценим достигнутое. У моего отца была навязчивая идея, что его сын должен жить лучше. Но я не уверен, включает ли это в себя быть лучше. Ваш ответ, как и то, что вы говорили в понедельник вечером, заставляет думать о более важном, о моральном облике: чего же я тут добился?
— Свободы, — ответил Папст очень серьезно, — такого понимания проблем, которое не отягощено материальными заботами и позволяет не только размышлять над противоречиями общества и каждого отдельного человека, но и в какой-то мере способствовать их преодолению.
Мы вышли наружу, и лучи солнца осветили морщинистое лицо Папста.
— Вы, может быть, помните, — продолжал он, — что там, где кончается труд, продиктованный нуждой и внешней необходимостью, начинается эта свобода. Вы чувствуете себя обязанным ей — вот чего вы достигли!
Мы пошли в управление, на полпути нас оттеснил в сторону тягач, тащивший на платформе огромный экскаватор, и я по щиколотку завяз в оттаявшей земле. Только после того, как тягач отъехал и смолк оглушительный шум дизеля, я ответил:
— В одном мы с вами, по-видимому, схожи: охотно предоставляем философам размышлять над противоречиями.