— Когда ты будешь звонить в институт, попроси, чтобы тебя соединили с фрау Дитрих, — говорит он. — У нее слабость к выгнанным из дому девушкам, и ты с ее помощью сможешь спокойно сдать выпускные экзамены.
Ева бросает на Киппенберга испытующий взгляд.
— Ну, что же, это хороший совет. Я им воспользуюсь. Но, к сожалению, я не человек трезвого рассудка.
— Не темни, — говорит Киппенберг. — Что это значит?
— Позвоню я завтра же, — отвечает Ева, — а с переездом дня два-три подожду.
— Почему? — спрашивает Киппенберг.
Она вышла из машины, но еще раз наклоняется к нему:
— Ты тоже не без противоречий! И поверь мне: ты вовсе не такой сильный, каким бы хотел быть! Возникают самые разные желания, — добавляет она. — Оказавшись в их власти, ты можешь сбиться с твоего прямого пути. Я это тебе говорю на всякий случай.
Она захлопывает дверцу. Киппенберг, качая головой, уезжает.
22
Меня не беспокоили, дали выспаться, и, придя около десяти утра в институт, я первым делом заглянул к Боскову. Встретил он меня, как обычно, в коридоре в дверях своего кабинета. Вид у него был такой, словно он переродился. Он выступал теперь в роли организующего и координирующего центра нашего коллектива, не говоря уже о том, что он стал для нас своего рода «скорой помощью». Во всем облике Боскова появилась какая-то упругость, при его полноте совершенно неожиданная. Лицо дышало энергией, жаждой действия, но суетливости не было, несмотря на его холерический темперамент. Он был спокоен и сохранял удивительное присутствие духа.
— Ну вот, — молвил он, — вы и вернулись, мой дорогой. Давайте рассказывайте! Мне, правда, нужно будет скоро, — и он посмотрел на часы, — в Хеннигсдорф. С трансформаторным заводом в Оберешёневайде, к сожалению, ничего не выходит. Может, удастся договориться с Хеннигсдорфом или с заводом в Дрездене. Это все, что я смог выяснить по телефону. Но телефонного разговора недостаточно, когда собираешься так вклиниться в план, нужно ехать самому.
Мы сидели в креслах друг против друга. Перед выходом я звонил Боскову, поэтому на столе уже стояли два кофейника. Сложенная в несколько раз перфокарта опять стала жертвой уборщицы; Босков, конечно, толкнул свой шаткий столик коленом, и кофе выплеснулся на блюдца.
Я рассказал обо всех деталях планируемого с Тюрингией договора. Босков кивнул.
— Молодец, здорово вы все это провернули! Радость от этой похвалы я мог бы почувствовать, только когда с ложью будет уже покончено.
— Мы, конечно, должны отдавать себе отчет в том, — продолжал он, — что принятие таких далеко идущих решений не в нашей компетенции. Посмотрим, произойдет ли сейчас переориентация всех исследований, удастся ли осуществить связь науки с производством или это опять минует нашу затхлую лавочку, как кое-кто надеется. Его прервал телефонный звонок. Босков снял трубку.
— Шофер спрашивает, кому нужно отдать чертежи, которые он только что привез.
— Юнгману или прямо Трешке, — ответил я.
Босков, передав мои слова, прибавил: «Я через пять минут спущусь» — и положил трубку.
— В любом случае, — сказал он, — взять на себя такую ответственность, заключить временный договор с объединением народных предприятий мы имеем право, а принципиальные вопросы сейчас подождут. Но посмотрим, что скажет шеф, — он ткнул пальцем в мои бумаги, — на все эти проекты. Потому что на этаже у него в том здании такая гробовая тишина, что не по себе становится.
Продолжать работу, сказал я себе, что бы там ни было. Я спросил о ящиках в подвале старого здания.
— Электроника по списку, который вы сто лет назад составляли вместе с Харрой, почти полностью! — ответил Босков. — Анни нашла и бумаги, где в категорической форме говорится, что в приборах отказано.
— Вероятно, последняя шутка, которую сыграл с нами тот бандит.
— Да, — сказал Босков, — весьма возможно. Но кто скрыл от нас тогда, что ящики все-таки пришли? До этого мы уж точно докопаемся! — Он поднялся. — Юнгман прямо-таки блаженствует. Там и электромагнитные расходомеры, и датчики электропроводности, и даже дифференциальные манометры. Для нашей установки это прямо как по заказу.
Я помог Боскову надеть пальто. Мы вместе спустились по лестнице. Подумав о Ланквице, я спросил:
— Когда вы вернетесь?
Нет, на Боскова я не мог сегодня рассчитывать. Сейчас он едет в Хеннигсдорф, а потом у него назначена важная встреча, на которой должен быть окончательно решен вопрос о патентовании. В крайнем случае поздно вечером его можно будет застать дома.