— А практически к чему это приведет? — перебил я его.
— К некоторому снижению коэффициента полезного действия.
Едва Юнгман ушел, зазвонил телефон. Я снял трубку.
Это была Ева. Я реагировал на ее голос совсем не так, как в начале наших прежних телефонных разговоров: я не ощутил никаких перемен. Навсегда было покончено с этими уходами в некий эксклав, с попытками отыскать ничейную землю за границами пережитого, и с блаженной анонимностью тоже. Потому что ничейной земли не было, как и не было эксклава, в котором мое существование казалось отделенным от общего течения жизни. Этой жизнью, яркой и многообразной, мне и надо было жить. А анонимность? В тот момент, как я понял, что она была просто желанием уйти от себя нынешнего в мое потерянное «я» прошлых лет, с нею было покончено. С этой минуты я должен включить Еву, как и любого другого человека, в реальную жизнь или, если я от этого отказываюсь, остаться прежним Киппенбергом.
И тот Киппенберг, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, договаривается с Евой встретиться через полчаса. Он говорит, что сумеет ее отыскать. А она — что ждет его и надеется ему помочь. Для его автоматической установки здесь есть что-то вроде экспериментального цеха, правда, старого и законсервированного, но, к счастью, не настолько, чтобы в нем нельзя было бы работать. Киппенберг чувствует большое облегчение и благодарность.
Химический завод на юго-востоке Берлина. Киппенберг ждет в проходной. Старая вывеска фирмы с облупившейся эмалью вызывает в нем смутное воспоминание об одной переписке, это было, пожалуй, год назад или больше того, и, должно быть, она ни к чему не привела, иначе бы он помнил, в чем там дело. Не слишком приятное чувство, когда знаешь, что забыл, потому что хотел забыть!
Он стоит у окошечка, расстегнув пальто, и смотрит на заводской двор. Хотя смотреть тут, в общем, не на что. Это маленькое, ну, может быть, среднее предприятие, теперь он припоминает, что здесь производят химические реактивы, поверхностно-активные вещества и кое-какие фармакологические препараты. А что это была за переписка, он так и не может вспомнить. Вдалеке на подъездных путях стоят вагоны с цистернами и контейнерами. На территории несколько больших строений. Между ними бараки, как этот, у ворот завода, где он все ждет и ждет.
Вахтер звонит по телефону. Но никто о Киппенберге ничего не знает, фамилия Евы тут никому ничего не говорит, в списке телефонов ее тоже, к сожалению, нет.
— Попробуйте-ка к технологам, — говорит Киппенберг.
— К технологам?
Вахтер удивлен. Ему, должно быть, нет еще и шестидесяти, он инвалид: левая рука, что лежит на столе, по-видимому, парализована. Производственная травма, наверное, думает Киппенберг, или война. И он просит подчеркнуто любезно:
— Так вы позвоните, пожалуйста!
— Технологический отдел переехал на основную территорию, — объясняет вахтер. — Мы ведь только филиал, нас слили!
Киппенбергу приходит в голову мысль, что химик, даже работающий в науке, вообще говоря, мог бы лучше знать химические предприятия своего родного Берлина.
— Учеников вы тут готовите? — спрашивает он. — И квалифицированных рабочих с аттестатом зрелости?
Неодобрительный взгляд. Левым плечом прижимает трубку, правой рукой снова набирает номер.
— Что же вы сразу не сказали? Тогда ее в списках и не может быть! Минуточку, минуточку. — И в какой уже раз: — Проходная. Тут вот господин… Да? Все в порядке! — Он, удовлетворенный, кладет трубку. — Вас ждут.
Киппенберг протягивает через деревянный барьер удостоверение и смотрит, сначала рассеянно, а потом вдруг очень внимательно, как неуклюже, с каким трудом движется рука, заполняющая пропуск. Ведь было время, когда и его рука выводила буквы так же неловко. Тогда он знал только одну работу — расчищать развалины, чтобы потом и кровью поднять из руин завод вроде этого.
Он берет свой пропуск, проходит на заводскую территорию, идет не торопясь, засунув руки в карманы и опустив голову. Он путается, попадает не туда, наконец спрашивает дорогу. Так он добирается до цели.
Небольшое здание вроде павильона. Киппенберг входит внутрь, оглядывается, тут уже легко ориентироваться. Бетонная конструкция, стены облицованы камнем. С двух сторон галерея, там, наверху, кто-то стоит, в полутьме трудно различить, кто именно; окна грязные, свет сквозь них еле проникает. Киппенберг видит, что тут все изъедено ржавчиной, корродировано испарениями кислот. Но он видит и штатив, на котором висит донельзя запыленная перегонная колба. Он оглядывает стену, она словно специально для них сделана. Потом проверяет коммуникации: ток, пар для отопления, вода для охлаждения и водосток. И у него словно гора сваливается с плеч.