Затем прислонился к рабочему столу, скрестив на груди руки. Босков хотел заговорить, но Ланквиц перебил:
— Минуту терпения.
Тем временем Шарлотта принесла стул и предложила его фрау Дитрих. Та села. Шарлотта отошла к столу и приняла ту же позу, что и ее отец.
Тут вошел в дверь и встал рядом с шефом доктор Кортнер. Выглядел он неважно. Правда, в присутствии Боскова он всегда менялся в лице. Ему достаточно было взглянуть на всех нас, чтобы сообразить: сейчас на карту поставлено все. Желая протянуть время, Кортнер тоже отправился за стулом, поставил его рядом с ланквицевским и угодливо предложил Шарлотте. Но она покачала головой и демонстративно отошла в сторону. Я не хотел терять ее из виду и подался немного вперед, так что Босков оказался между фрау Дитрих и мной, чуть сзади. В результате мы выстроились почти что в шахматном порядке. Кортнер в свою очередь инстинктивно подвинулся ближе к профессору. Не меняя позы, скрестив руки на груди, Ланквиц кивком пригласил Боскова начинать.
— Ваше распоряжение, — заговорил Босков спокойным деловым тоном, — противоречит тому, что вы обещали нам в прошлую среду. Работы мы начали с вашего разрешения, кстати, оно было зафиксировано письменно, правда, почему-то не разослано по отделам, и с вашего же разрешения мы собираемся довести эти работы до конца. У нас есть, договоренность о сотрудничестве с предприятием, заинтересованным в освоении нового метода, но они не станут аннулировать миллионный валютный заказ, если завтра под соответствующим документом не будет вашей подписи, которая явится гарантией того, что планируемое сотрудничество — дело реальное.
Тут Ланквиц улыбнулся своей всепонимающей, всепрощающей улыбкой, как бы еще раз предлагая вернуться к мирному сосуществованию. Сейчас эта улыбка должна была привести Боскова в бешенство. Но усилием воли он сдержался, только тон стал чуть резче.
— Дело в том, господин профессор, что мы сейчас на собственном опыте убедились, чего стоят ваши устные заверения. Вижу, вы собираетесь и на этот раз решить дело тихо, по-домашнему. Ничего не выйдет. Будьте добры, назовите нам причины, побудившие вас изменить прежнее решение, и я бы просил, господин профессор, сформулировать их четко и ясно, чтобы в дальнейшем разговор был конкретным, а не переливанием из пустого в порожнее.
У Кортнера было такое лицо, словно происходящее его совершенно не интересовало, когда Босков закончил, он со скучающим видом принялся разглядывать стеллаж о реактивами.
Ланквиц, опершись теперь руками о стол, заговорил спокойно. Только по некоторой витиеватости его речи можно было догадаться, какого напряжения стоило ему это внешнее спокойствие.
— Коллега Босков, я ни в коей мере не обязан излагать вам мотивы, которыми руководствуюсь в своих решениях! Однако, имея в виду взаимопонимание, существующее в нашем институте между научным руководством и партийной организацией, я тем не менее готов это сделать.
— Мы вам очень благодарны, господин профессор! — в устах фрау Дитрих это прозвучало как насмешка. — В нашем институте, — продолжала она с необычным для нее металлом в голосе, — ничто другое не расцветает таким пышным цветом, как взаимопонимание между партией и руководством, и если только этому мы обязаны тем, что вы наконец сообщите нам мотивы теперешних ваших поступков, знать которые имеет право каждый, кто здесь день и ночь работает, делая нужное дело, то я считаю ваше поведение просто произволом. А родилось оно либо от отчаяния, либо тут замешан господин Кортнер.
Кортнер вздрогнул, хотел было что-то возразить, но фрау Дитрих не дала ему рта раскрыть.
— Изучайте себе спокойно этикетки, каждый должен расширять свой кругозор! — заметила она с сарказмом.
— Я просил бы вас не отвлекаться от существа дела! — произнес Ланквиц, который пропустил мимо ушей упрек в произволе.
— Да, вернемся к делу, — согласился Босков. — Так вот, что касается нашего министерства, кстати, вам передавали привет, господин профессор. Они действительно были готовы, как это у вас там сказано, рассматривать вопрос о передаче разработки метода Харры. Правильнее будет сказать, что они получили от вас работу Харры и, естественно, ею заинтересовались. Но давайте называть вещи своими именами — никаких возражений и быть не могло, потому что о наших планах почти никто ничего не знал, а кто знал, как, например, товарищи из министерства финансов, те были как раз несказанно рады, что появилась возможность сэкономить миллионы в валюте! Давайте, профессор, начистоту: в какой мере и кто освободил институт от громадной нравственной ответственности за расход валюты? К сожалению, мы не можем дожидаться, когда высшие инстанции решат вопрос, какая организация должна разрабатывать наш метод, потому что в любом случае решение будет принято слишком поздно. Плохо ли, хорошо ли, но это значит, что мы должны в первой инстанции, то есть прямо здесь и сейчас, принять единственно возможное решение!