Вот почему, собственно, мне никак не следовало сдаваться. Я увидел еще одну возможность: съездить домой и — чем черт не шутит — уговорить Шарлотту отказаться от поездки. Но что принесет мне подобная затея? Ничего, кроме удивленного ланквицевского взгляда. Нет, для борьбу с шефом и его решением надо прибегнуть к так называемой дипломатии. Эта мысль еще больше испортила мне настроение, потому что для интриг у меня решительно не хватает способностей. Я стоял у стола и думал: до чего же порой бывает поганая жизнь.
Зазвонил телефон. Это Леман звонил из машинного зала. Он сказал:
— К твоему сведению: коллега Шнайдер требует в ближайшие дни выделить ему машинное время, но до сих пор не сдал обоснования. По-моему, вполне уважительная причина, чтобы передать эти часы Вильде для тестов.
Это дело мог решить и сам Леман. До чего мы докатимся, если завотделом будет заниматься подобными мелочами!
— Кто у нас главный по ЭВМ? — спросил я и, поскольку у нас в группе не было принято разводить антимонии, рявкнул: — Вот сам и разбирайся со своим Шнайдером!
— Господина Шнайдера сейчас нет в институте, — ответствовал Леман. Когда он сердится, у него начинает неприятно дребезжать голос. — На завтра и на послезавтра у нас намечено решение его задач, а в субботу пропадает на машине четыре часа и вся команда будет сидеть сложа ручки, а для тебя все мелочи, ты решаешь только коренные проблемы. Кого Вильде за это убьет — вот что мне любопытно. Меня он убьет, к твоему сведению.
— Ну ладно, ладно, — вздохнул я, — я сегодня же добуду для тебя нужные бумажки, чтобы ты убедился, что я вовсе не считаю зазорным для себя быть у вас на подхвате.
Звонок Лемана напомнил мне, что я по уши увяз в проблемах, которые, право же, будут посерьезней, чем споры относительно того, кто поедет в Москву. Причем ЭВМ — это только один из множества открытых вопросов. Наши вычислители то работали ночи напролет, то сидели сложа руки. Когда мы на основе конформационной теории занялись структурными влияниями, с этим поначалу вполне справлялась малая ЭВМ. Потом мне удалось выбить необходимые миллионы на «Роботрон», и, уж конечно, я лелеял при этом определенные замыслы; мы увидели перед собой четкую цель: новый институт, который будет как по мерке сделан для нас и для нашей республики, потому что раздвинет традиционные границы своей программы; он сможет заняться разработкой теоретических основ для последующего применения электроники во всех областях исследования медицинских препаратов, включая сюда и самостоятельную разработку специальных программ, и выяснение возможностей создавать новые препараты с заданными свойствами, сможет решать основные вопросы прикладной химии и химической технологии большого и среднего масштаба для промышленности, производящей медикаменты, причем основной упор в нашей работе мы будем делать на тесное сотрудничество с некоторыми предприятиями, на смежные проблемы — это тоже с применением ЭВМ, чтобы таким путем уменьшить затраты времени на проведение экспериментов. Все это была нетронутая целина, и здесь дорогостоящая ЭВМ могла показать, на что она способна, если только сыщется парочка-другая одержимых, которые твердо решатся выжать из нее все до последнего.
Вот только получилось совсем по-другому.
Я вышел из кабинета. Этажом выше, в комнате доктора Шнайдера, я встретил фрау Дегенхард, тридцатилетнюю разведенную женщину, которая в эпоху бурного начала была моим ассистентом. Я очень неохотно от нее отказался. Работая с несговорчивым доктором Шнайдером, она сумела не только утвердиться, но и забрать его под свое влияние до такой степени, что и остальным стало легче иметь с ним дело, а тем самым возросла и его роль в нашем коллективе.
Вместе с фрау Дегенхард мы начали рыться в столе у Шнайдера и рылись до тех пор, пока не нашли программы на ЭВМ и толстую стопку перфокарт. Я разложил карты веером, сомневаясь, сможет ли Леман хоть как-нибудь все это использовать, и спросил у фрау Дегенхард, кто их, собственно, перфорировал.
— Во всяком случае, не Ганс-Генрих, — отвечала фрау Дегенхард, — не то было бы больше ошибок, чем карт. Дайте-ка их мне, я сама отнесу их на машину, у меня тут записаны некоторые указания для операторов.
Хотя фрау Дегенхард одна воспитывала трех детишек, она всегда оставалась неутомимой сотрудницей. Уже как ассистентка Шнайдера, она была занята сверх головы, но при всем том по-прежнему с готовностью выполняла для меня и моей группы всякие поручения, которые, собственно, надо бы выполнять секретарше. За эту готовность помочь я, к сожалению, мог поблагодарить фрау Дегенхард, лишь позаботившись об увеличении ее оклада, насколько это допускалось нашим штатным расписанием. Если не считать этого, я в то время, о котором пойдет речь, едва ли всерьез задумывался о ней и о ее положении. Так, например, я даже не подозревал, как она ко мне привязана. Я не задумывался о ее судьбе, хотя она, помнится, подробно мне о том рассказывала: в двадцать лет первый, за ним почти сразу второй и третий ребенок, третьему нет еще и года, когда брак распадается, причем — замечу в скобках — по ее настоянию. Вся эта история имела для меня чисто информативную ценность и вдобавок была настолько чужда мне по моему характеру, что я не смог проникнуться ни сочувствием, ни пониманием. Во всяком случае, фрау Дегенхард была для меня идеальной ассистенткой, а для нас всех — превосходным коллегой.