Фаербол в его руке рос, становясь ярче, интенсивнее, наполняя ванную комнату странным, колеблющимся светом, который, казалось, исходил из иного измерения.
Виктор стоял неподвижно, вода продолжала течь по его телу, но он не замечал этого. Вся его воля, вся концентрация были направлены на противостояние искушению, которое предлагало отражение. И это было сложнее, чем любая из битв, которые он когда-либо вёл, ибо враг был не снаружи, а внутри, часть его самого, его собственной сущности.
Он мог бы всё отрицать, мог бы сказать, что никогда не испытывал таких желаний, никогда не мечтал о власти или контроле. Но это была бы ложь, а Виктор Крид никогда не лгал себе. Да, в глубине души часть его — тёмная, примитивная, но от этого не менее реальная — жаждала именно того, что предлагало отражение. Силы, власти, свободы от ограничений морали и совести.
Но была и другая часть. Та, что формировалась тысячелетиями испытаний, потерь, обретений, той любви, которую он находил и терял, обязательств, которые принимал и выполнял. Часть, которая знала цену власти и видела, как она развращает даже самые благородные души.
Виктор сделал глубокий вдох, собирая всю свою волю, всё своё существо в единый фокус. Затем медленно поднял руку и коснулся зеркала.
— Нет, — твёрдо сказал он. — Я не поддамся. Не сейчас, не после всего, что прошёл. Не ради себя, но ради тех, кто верит в меня. Кто любит меня таким, каков я есть, а не таким, каким мог бы стать с твоей силой.
Он думал об Изабель, ждущей его внизу. О Софии, мирно спящей после испытания, через которое ей пришлось пройти. Об Александре, так серьёзно относящемся к своим маленьким экспериментам, так похожем на него самого в далёком, почти забытом детстве.
— Я не отрицаю, что часть меня хочет этого, — продолжил Виктор. — Но это лишь часть, а не целое. И я выбираю быть тем, кто я есть сейчас, а не тем, кем мог бы стать, поддавшись гордыне и жажде власти.
Отражение в зеркале оскалилось, его глаза полыхнули ярче.
— Глупец, — прошипело оно. — Ты не можешь отрицать свою истинную природу вечно. Рано или поздно барьеры падут, и я стану тобой, а ты — мной. Это неизбежно. Это… судьба.
Виктор покачал головой.
— Я не верю в неизбежную судьбу, — ответил он. — Только в выбор, который мы делаем в каждое мгновение. И сейчас я выбираю остаться собой, несмотря на твои обещания и угрозы.
Он сжал руку в кулак, концентрируя свою волю, и резко ударил по зеркалу. Не физическим ударом, но ментальным импульсом, направленным вглубь отражения, в самую суть праматерии, пытавшейся манипулировать им.
Зеркало разлетелось вдребезги, осколки дождём осыпались в раковину. Но перед тем, как последний фрагмент упал, Виктор успел увидеть в нём свой собственный взгляд — не искажённый зелёным пламенем, а пылающий привычным голубым огнём колец Копья Судьбы. Его собственный взгляд, его собственная сущность, по-прежнему доминирующая, несмотря на присутствие праматерии.
Крид выключил воду и вышел из душа, вытираясь большим полотенцем. Он чувствовал странное облегчение, словно прошёл важное испытание, доказал что-то не только праматерии, но и самому себе. Да, внутри него была тьма, было искушение властью. Но было и нечто большее, нечто, что он обрёл за века странствий, потерь и борьбы, — понимание истинной ценности жизни, любви, верности.
Виктор оделся и спустился вниз, к своей семье. Изабель готовила ужин, Александр помогал ей, расставляя тарелки на столе. Обычная, домашняя сцена, и всё же для Бессмертного она имела ценность большую, чем все сокровища мира, чем вся власть, которую могла предложить праматерия.
— Всё в порядке? — спросила Изабель, заметив его задумчивое выражение лица.
Виктор улыбнулся — искренне, тепло, без тени того злорадства, что искажало его отражение в зеркале.
— Да, — ответил он. — Всё хорошо. Просто… осознаю, как мне повезло иметь вас.
Он подошёл и обнял их обоих — Изабель и Александра, чувствуя, как праматерия внутри него затихает, успокаивается, словно признавая поражение. По крайней мере, временное.
В это мгновение, в кругу своей семьи, Виктор Крид, Бессмертный, носитель пяти колец Копья Судьбы, сосуд для силы, существовавшей до начала времён, был просто человеком. Мужем и отцом, любящим и любимым.