Он указал на простую деревянную полку у стены.
— Положи его туда. Здесь оно будет в безопасности. Здесь его сила не сможет повлиять на твой разум, пока ты ищешь свой путь.
Крид сделал, как было сказано, и почувствовал странное облегчение, словно сбросил с плеч тяжкий груз. Копьё, лежащее на полке, казалось, тоже успокоилось — его сияние стало мягче, ровнее, а пульсация колец почти прекратилась.
— А теперь, — сказал монах, — начинается твоё обучение. Не знаниям, ибо ты знаешь больше, чем большинство смертных. И не мудрости, ибо ты прожил достаточно, чтобы обрести её. Нет, ты будешь учиться покою — самому трудному искусству для тех, кто обречён на вечное существование.
С этими словами начался новый период жизни Виктора Крида — период тишины, созерцания и внутреннего поиска. Он жил как монах, следуя строгому распорядку дня, установленному столетия назад. Просыпался до рассвета, медитировал часами, изучал древние тексты, выполнял простую физическую работу, необходимую для поддержания жизни в храме.
Постепенно он начал понимать, что монахи этого храма были не просто религиозным орденом. Они были хранителями знаний, древних, как сам мир, и опасных настолько, что большинство смертных сошло бы с ума, просто узнав о их существовании.
Здесь изучали природу времени — не как линейного потока от прошлого к будущему, а как сложного переплетения возможностей, вероятностей, параллельных реальностей. Изучали природу сознания — не как продукта мозговой деятельности, а как фундаментального аспекта вселенной, существующего на уровне, более глубоком, чем материя и энергия.
И, что более всего интересовало Крида, здесь знали о вратах времени — тех самых, к которым вело Копьё Судьбы с пятью кольцами.
— Врата существовали всегда, — объяснял старший монах во время одной из редких бесед. — Они — точка соприкосновения между нашим миром и тем, что лежит за его пределами. Точка, где время и пространство теряют своё значение, где возможно всё и невозможно ничто.
— И что за ними? — спросил Виктор, задавая вопрос, мучивший его тысячелетиями.
Монах долго молчал, глядя на вершины гор, видневшиеся в окне.
— Никто не знает наверняка, — наконец ответил он. — Те, кто прошёл через врата, никогда не возвращались, чтобы рассказать. Но существуют… предположения.
Он посмотрел Криду прямо в глаза.
— Некоторые тексты говорят, что за вратами — освобождение. Конец цикла перерождений, конец страданий, конец самого существования как отдельной сущности. Другие утверждают, что там — начало нового цикла, новой формы существования, более высокой и чистой, чем эта.
Монах сделал паузу.
— Но есть и те, кто верит, что за вратами — лишь хаос. Безумие. Разрушение всего, что делает нас тем, кто мы есть. И что врата были запечатаны не для того, чтобы скрыть от нас истину, а для того, чтобы защитить нас от неё.
Виктор задумчиво кивнул. Эти слова перекликались с тем, что говорил ему призрак его человечности в хижине у подножия Фудзи. Выбор между освобождением для себя ценой разрушения мира и спасением мира ценой собственного уничтожения.
— И что же правда? — спросил он.
— А что есть правда, Бессмертный? — ответил вопросом монах. — Правда не в словах и не в текстах. Правда — в опыте, в прямом знании, которое приходит только через личное переживание.
Он улыбнулся.
— Но одно я могу сказать тебе наверняка: выбор, который ждёт тебя, когда ты найдёшь пятое кольцо, будет не между добром и злом, не между спасением и разрушением. Он будет между любовью и страхом. Между принятием своей истинной природы и бегством от неё.
Эти слова глубоко затронули Крида, и он долго размышлял над ними в тишине своей кельи, глядя на Копьё Судьбы, покоящееся на полке — артефакт, который когда-то определял его судьбу, а теперь ждал его решения.
Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы. Виктор потерял счёт времени, проведённого в тибетском храме. Здесь, высоко в горах, где даже смена времён года казалась лишь лёгким колебанием в вечном круговороте бытия, его бессмертие не ощущалось проклятием. Скорее, оно стало просто ещё одним аспектом его сущности, таким же естественным, как дыхание или сердцебиение.
Он изучал древние тексты, написанные на языках, которых уже не существовало в мире. Медитировал часами, проникая в глубины своего сознания, обнаруживая там пласты воспоминаний и знаний, скрытые даже от него самого. Беседовал с монахами, чья мудрость, казалось, не имела границ, и с паломниками, изредка находившими путь к этому затерянному храму.