Чем больше Крид узнавал, тем сильнее укреплялся в мысли, что дон Себастьян — не простой человек или демон, а существо более высокого порядка. Его появления фиксировались на протяжении столетий, всегда в ключевые моменты истории, всегда на периферии великих событий, влияющих на ход человеческой цивилизации.
Но была и ещё одна закономерность, которая постепенно проявлялась в исследованиях Виктора: дон Себастьян, похоже, действовал не по собственной инициативе. В некоторых документах содержались намёки на то, что он выполнял поручения некоего высшего существа или силы, чьё имя никогда не упоминалось прямо, а обозначалось лишь как «Тот, кто наблюдает».
На третий день поисков, когда Крид возвращался из библиотеки в свой отель, он почувствовал знакомое присутствие. Шестое чувство, развитое за тысячелетия выживания, подсказывало: за ним наблюдают. Не враждебно, но внимательно, оценивающе. Он не изменил своего маршрута, но внутренне приготовился к возможной встрече.
Она произошла в маленьком кафе на площади Корт, где Виктор обычно завтракал. Он только сел за свой любимый столик в углу террасы, когда услышал знакомый голос:
— Чашку зелёного чая, пожалуйста. И шахматы, если у вас есть.
Крид поднял глаза. Напротив него стоял высокий изящный брюнет в безупречном костюме-тройке, несмотря на жару майоркского лета. Тёмные очки-авиаторы скрывали его глаза, но Виктор знал, что за ними пульсирует синее пламя — не такое, как его собственное, но схожего происхождения.
— Дон Себастьян, — произнёс Бессмертный, не скрывая лёгкой улыбки. — Я искал вас.
— Я знаю, — ответил испанец, садясь напротив. — Потому и решил избавить вас от дальнейших трудов. К тому же, вы задаёте слишком много вопросов в архивах. Привлекаете внимание.
Его испанский был безупречен — классический кастильский диалект с лёгким андалузским акцентом, словно он вырос на юге Испании. Но Виктор знал: это лишь одна из многих масок, которые носил Хранитель. В прошлую их встречу, в Тибете, он говорил на безупречном мандаринском с северным акцентом.
Официант принёс шахматную доску и чай — зелёный для дона Себастьяна, чёрный для Крида, хотя Виктор не помнил, чтобы заказывал его.
— Белые или чёрные? — спросил испанец, указывая на доску.
— В нашей последней партии у меня были белые, — ответил Виктор. — Я проиграл. Так что теперь, наверное, ваша очередь начинать.
Дон Себастьян усмехнулся и повернул доску белыми к себе. Его длинные пальцы, унизанные старинными кольцами с загадочными символами, передвинули пешку е2-е4 — классическое начало.
— Как поживает ваша семья? — спросил он непринуждённо, словно они были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. — Близнецы, должно быть, растут не по дням, а по часам. Особенно София. В ней есть потенциал, который даже вы не до конца осознаёте.
Виктор напрягся. Он ненавидел, когда кто-то упоминал его детей, особенно существа вроде дона Себастьяна, чьи цели и намерения всегда оставались загадкой. Но вместе с тем он понимал, что Хранитель вряд ли представляет угрозу для его семьи. Если бы он хотел причинить им вред, у него было множество возможностей сделать это.
— Они в полном порядке, спасибо, — ответил Крид, делая свой ход — классическую сицилианскую защиту. — Но я здесь не для светской беседы. Ли Вэй сказал, что равновесие нарушено. Что что-то приближается из-за врат времени. И что вы знаете, как это остановить.
Дон Себастьян снял очки, и Виктор увидел его глаза — глубокие, древние, в них действительно пульсировало синее пламя, но более тёмного оттенка, чем у самого Крида, почти фиолетовое.
— Остановить? — переспросил испанец с лёгкой улыбкой. — А кто сказал, что это нужно останавливать? Возможно, это часть естественного порядка вещей. Эволюция мироздания, если хотите.
Он сделал ещё один ход, выводя коня на f3. Классическая, выверенная игра.
— Знаете, Крид, — продолжил дон Себастьян, отпивая чай, — в мире нет абсолютного добра или зла. Нет плохих или хороших сил. Есть только… силы. Одни способствуют порядку, другие — хаосу. Но ни те, ни другие не являются злыми или добрыми сами по себе.
Виктор нахмурился, делая свой ход.
— Звучит как оправдание для тех, кто творит зло, прикрываясь философией, — заметил он. — Я видел достаточно за свою жизнь, чтобы знать: есть поступки и существа, которые нельзя назвать иначе как злыми.