— Но кто именно? — Амброзий непонимающе смотрел на кардинала.
— Это решит сам Константин, — Крид поставил чашу на алтарь. — В вине, которое они пили, содержалось особое вещество. Оно не причинит им вреда, но… облегчит восприятие определённых идей. Де Прэ и два младших рыцаря, те, что стояли слева от него, получили чуть большую дозу.
— Вы направляете их на предательство? — монах был потрясён.
— Я создаю условия, в которых возможны различные исходы, брат Амброзий, — спокойно ответил Крид. — Если эти трое устоят перед искушением, несмотря на повышенную восприимчивость к речам Константина, значит, они воистину достойны нашего ордена. Если же они поддадутся и предадут своих товарищей… — он сделал паузу. — Что ж, тогда они станут идеальными мучениками, когда правда выйдет наружу. Ничто так не дискредитирует учение еретика, как предательство его собственных последователей.
— Это… жестоко, Ваше Высокопреосвященство, — осмелился заметить Амброзий.
— Жестоко? — Крид повернулся к монаху, и в полумраке крипты его глаза казались бездонными колодцами. — Я видел падение Иерусалима, брат. Видел, как сарацины вырезали каждого христианина, не пощадив ни женщин, ни детей. Видел, как византийские императоры предавали крестоносцев ради сиюминутной выгоды. Видел, как короли Европы использовали Святую землю как разменную монету в своих политических играх. — Его голос оставался спокойным, но под этим спокойствием клокотала древняя ярость. — То, что делает Константин сейчас — лишь начало. Если его не остановить, христианский мир погрузится в новый раскол, который ослабит нас перед лицом внешних врагов. И тогда прольётся не кровь трёх рыцарей, а кровь тысяч невинных.
Амброзий склонил голову, признавая правоту своего наставника.
— Простите моё сомнение, господин.
— Сомнение — не грех, если оно ведёт к пониманию, — Крид смягчился. — Когда-то я сам задавал вопросы, которые казались мне недопустимыми. Но потом понял: истинная вера не в слепом следовании, а в осознанном выборе пути.
Он взял со стола пергамент с планом часовни, на котором были отмечены тайные проходы и укрытия.
— У нас есть еще один важный вопрос. Не все эти рыцари прибыли сюда только по зову веры или даже по приказу короля. По моим сведениям, двое из них — агенты герцога Бургундского.
— Кто именно? — спросил Амброзий.
— Шевалье де Ламбер и граф де Шантильи. Они будут докладывать герцогу о каждом нашем шаге. Что, разумеется, нас полностью устраивает.
— Устраивает? — монах снова был сбит с толку.
— Конечно, — Крид усмехнулся. — Пусть герцог думает, что контролирует ситуацию. Мы будем подсказывать его людям, что именно следует докладывать. Таким образом, через них мы будем управлять восприятием герцога. А через него — частью французской политики.
— Ваша дальновидность поистине… — Амброзий запнулся, подбирая слово.
— Дьявольская? — с лёгкой иронией подсказал Крид. — Возможно. Но помни: иногда для победы добра нужно использовать методы, которые кажутся не вполне… благочестивыми. Главное — помнить, во имя чего ты действуешь.
Кардинал сложил пергамент и убрал его в складки своей мантии.
— А теперь о деле, требующем немедленного внимания. Мне нужно, чтобы ты нашёл в Венеции человека по имени Фабрицио Дандоло. Он картограф и изготовитель компасов, но это лишь его официальное занятие. На самом деле он торгует информацией для всех, кто может заплатить. Договорись с ним о встрече завтра на рассвете, у мола Святого Марка.
— Что я должен передать ему?
— Скажи, что человек, помнящий Константинополь времен Комнинов, желает приобрести карту течений у берегов Кипра. Он поймёт.
Когда Амброзий ушёл выполнять поручение, Крид остался один в тишине древней крипты. Он медленно обошёл помещение, касаясь пальцами холодных камней стен. Эта часовня была построена ещё в X веке, но даже она казалась юной по сравнению с его собственным возрастом. Сколько раз он был здесь за прошедшие столетия? Трижды? Четырежды? Время размывало воспоминания, но некоторые моменты оставались кристально ясными.
Именно здесь, в этой самой крипте, он когда-то давно встретился с доминиканским монахом Томасо ди Аквино — человеком, которого мир позже узнает как Фому Аквинского. Молодой теолог тогда поразил его глубиной мысли и чистотой веры. В ту ночь они говорили о природе бессмертия и его моральных аспектах, хотя Фома, конечно, не подозревал, что беседует с живым примером того, о чём рассуждает.