Жили они небогато, зато без обид: спать ложились всем скопом в большой светлой горнице, не голодали и были одеты-обуты – чего еще надо, казалось бы?
Тут, помню, мать моя вдруг замолчала; обычно бесстрастные, цвета дождя, глаза затуманились и потеплели; разошлась паутина морщинок у рта и на лбу; на тонких губах промелькнуло подобье улыбки…
Однажды близняшки бродили по лесу с лукошками и на болотах, у Волчьей впадины, наткнулись на чужака.
Будто брошенный куль, он валялся во мху вниз лицом и едва дышал.
При виде бродяги Даяна, со слов матери моей, до смерти перепугалась и кинулась бежать.
Что касается Бездны – она не сробела и даже приблизилась к чужаку, перевернула на спину.
Перепачканный кровью и грязью, отвратительно смердящий, мужчина являл собой жалкое зрелище.
Она вспоминала, как тащила несчастного на себе.
Три долгих, как жизнь, года бедняга провел без движения, в коме (мать моя подчеркнула с нажимом – «как жизнь»).
Три года поила Бездна своего принца (как про себя она его пророчески называла!), кормила с ложечки, мыла, чистила, подстригала ногти и волосы, натирала целебными травами и мазями, дважды на дню ворочала во избежание пролежней.
Даяна тем временем, со слов матери моей, грязла в разврате: то ее видели в старом хлеву с пастушком с соседнего хутора; то застукали с трактористом на гумне; а то – в неглиже под кустом с коновалом Захаром Оспой.
Что ни вечер, Даяна тащилась в Чапунь, за семь верст, на танцы под гусли с баяном; назад возвращалась под утро; пробуждалась за полдень; долго томно позевывала, потягивалась и поплевывала в потолок; наконец, голышом, не спеша, направлялась на скотный двор, где орошала лицо и торс свежим козьим молоком; умывшись, блаженно выкуривала натощак косячок сушеной травы, осушала граненый стакан самогона и медленно, сладострастно заглатывала, как удав кролика, огурец пряного посола.
Ритуальный показ фокуса с огурцом неизменно сопровождался бурными аплодисментами прыщавых племянников, достигших тревожного возраста половой зрелости.
Точно в означенный час они ручейками стекались к скотному двору, строились по росту и томительно ожидали нового явления Даяны.
Особенно все возбуждались, когда вдруг, случалось, заканчивались огурцы…
Даяну просили не портить мальчишек – она же в ответ высовывала язык и, томно постанывая, производила им невероятные действия поршневого, а также и вращательного характера; когда ее били или секли, она не просила пощады и слез не лила, а только клялась когда-нибудь отомстить…
Однажды Даяна вскочила на принца и натурально заелозила, изображая всадника на коне.
И также без спросу, минуя сестру, залезала к несчастному под простыню и там, по словам опять же матери моей, производила что-то такое непотребное. Или вдруг целовала безмолвные губы пришельца – и уносилась прочь так же неожиданно, как появлялась.
Каково было Бездне сносить оскорбления – можно только догадываться!
За такое другая могла бы проклясть сестру, покусать, облить кислотой, извести, отравить – но Бездна терпела, о чем потом пожалела…
22
Пришелец однажды очнулся и, жмурясь в лучах восходящего солнца, сладостно пробормотал:
– Ах, Бездна!
– Ах! – тоже, в свою очередь, обрадовалась Бездна, – значит, все-таки существуют на свете Бог, Любовь и Справедливость!
Все слова, вроде слов: ликование, радость, восторг и чувство глубочайшего облегчения – наверняка прозвучат слабо или вовсе не прозвучат в сравнении с тем потрясением, что испытала простая крестьянская девушка.
Шок – вот что она испытала, если определить это одним словом!
Он смотрел на нее такими глазами, словно он и она были знакомы тысячу лет.
В самом деле, он, будучи в коме, все видел и слышал – только не мог говорить.
И влюбился в нее с первой встречи – еще на болотах…
И все эти годы любил и любить обещал – пока, говорил, не умру…
23
А вскоре Даяна куда-то пропала.
Какое-то время ее поискали и бросили.
Впрочем, никто, кроме Бездны, тогда не связал таинственное исчезновение Даяны с чудесным пробуждением юноши…
24
Между тем, как оказалось, возлюбленного Бездны звали Гедиминас, и происходил он из старинного рода литовских князей.
От самого – ни больше ни меньше – Витаутаса Великого.
Фантастично звучит, но родная сестра его пращура Сигизмунда, Софья Гольшанская, славно венчалась шестьсот лет тому законным браком с польским королем Владиславом Ягайло и по праву считается праматерью династии Ягеллонов, правившей в Чехии, Литве и Венгрии.