А как много о новых языках размышляет в своих посланиях апостол Павел! «И бездушные вещи издают звук, будь то свирель или гусли. Если не производят различных звуков, как узнаете, что пищит, что гудит? Ибо если неясный звук издаёт труба, кто у готовится на битву? Гак и вы, если неразумные слова говорите, как уразуметь глаголемое? Будто на ветер вы говорите… Если не разумею смысла слов, то буду для говорящего мне чужим, и говорящий мне чужаком…»
И ещё и ещё говорил им из «апостола языков». Говорил то, что каждый из них тоже должен был знать и помнить неукоснительно. И они, как ни противились возмущённому напору его речи, не могли в глубине души не чувствовать: а ведь этот солунский грек прав. Он-то говорит с ними на понятном им языке, евангельском и апостольском. Это они пытаются внушить своей пастве — и у немцев, и у галлов, и у испанцев, и у славян — слово библейское на непонятной им латыни.
Дослушали молча, так и не сумев переступить через своё негодование: почему всё же этот чужак, этот тщедушный на вид грек-всезнайка оказался здесь, со своим братом и учениками? Кто их звал сюда с их правотой?
ТОРЖЕСТВО И СМЕРТЬ В РИМЕ
В Риме, в папской курии, похоже, были уже достаточно осведомлены о громкой полемике, затеянной в Венеции Константином. Его противники, которых он только что во всеуслышание обличал и даже обзывал «триязычниками», как раз и могли первыми проявить рвение, отослав в канцелярию папы свою жалобу на строптивца да заодно и на всю моравскую публику, его окружающую. Пришлецы эти, слышно, нацелились дойти и до святого града. А не отправить ли их, вместе с несуразными славянскими буквицами, туда, откуда и заявились, — в паннонские болота?
Братья со своей малой дружиной терпеливо пережидали в Венеции приход хмурых и сырых осенних недель. Свет идёт на убыль, дни всё короче, ночи длиннее. Но должно же, наконец, поступить из Рима подтверждение гостевой грамоты, полученной от папы Николая! Вызывает он их или передумал? Если вызывает, то в какие всё же сроки?
Зима почти подступила, когда узнали: встречи с папой Римским Николаем у них не будет. Да что там! Никогда уже не будет. Потому что 13 ноября апостолик скончался.
Это звучало для них почти как приговор. И во все месяцы ожидания они не очень-то надеялись на благорасположение жёсткого, волевого Николая, чья анафема патриарху Фотию побудила константинопольского первоиерарха, как недавно стало известно в Венеции, на ответную анафему. С нею, ответной, получается, папа и ушёл в могилу?
Вот какие свирепые задули ветры между двумя столицами! И наступит ли затишье?
Кто сменит на престоле усопшего? Как долго продлится междувластие? Будет ли преемник так же неуступчив в своём отношении к Константинополю? Захочет ли принять миссию из Моравии в удобообозримые сроки? Или отложит встречу на неопределённое время, сославшись на чрезвычайную занятость?
Решили, что лучше всё-таки ждать здесь, в малоприветливой Венеции, зато при коротком переходе к Риму. Потому что возвратиться теперь в Велеград либо в Блатноград означало бы признать своё поражение — и перед Ростиславом, и перед Святополком, и перед тем же Коцел ом.
И уж совсем непредвиденным по своим последствиям могло представляться возвращение братьев в Константинополь. Разве император Василий отправлял их в Моравию, а не убиенный этим Василием Михаил? Разве патриарх Игнатий благословил их на труд просвещения славян, а не Фотий, которого новый василевс, как сообщают, совсем недавно отправил в ссылку — за отказ признать его царское достоинство? И на место Фотия вновь поставил Игнатия.
Можно догадываться, что братья, как в обычае у них, не сидели и в Венеции сложа руки, в безвольном оцепенении. Им надлежало незамедлительно отправить в папскую курию соболезнование по случаю кончины Николая. Да присовокупить, что с благодарностью вспоминают они заботу почившего о задуманной достойной встрече святых мощей Климента, папы Римского. Что надеются также на милосердное внимание будущего высокого избранника Западной церкви к просветительским трудам их миссии у славян.
Трудов же этих они и теперь не прерывали ни на день. Да пособит им и святой Климент исполнить всё задуманное до конца.
Каждые сутки творили службы, — в своём жилье или в каком-то из греческих храмов города, — утешая слух звучанием славянской речи. И ловя себя исподволь на том, что звучит она от месяца к месяцу, от недели к неделе всё увереннее, возвышеннее, мелодичнее и при этом достовернее, будто славили на ней Господа от самого Христова века.