Кирилл и Мефодий

^{Храм Святой Ирины в Константинополе. Фото автора}

^{«Крещение русом». Миниатюра из болгарской рукописи XIVв.}

Малый Олимп. Фото В. М. Гуминского

^{Греческий минускул IX века}

^{Протокириллица. С граффити Киевского Софийского собора. XI в.}

^{Никея. Алтарь собора Святой Софии. Фото В. М. Гуминского}

^{Греческий унициал. Глава первая из Евангелия от Матфея}

^{Крещение болгар. Миниатюра из болгарской рукописи XIV в.}

^{Братья Константин и Мефодий открывают мощи святого Климента, папы Римского. Миниатюра из византийского Менология XI в.}

^{Патриаршие печати, найденные в Херсонесе.}

^{Наверху — печати патриарха Игнатия, внизу — патриарха Фотия}

^{Современный вид Херсонесского археологического музея-заповедника. Фото Е. Г. Хомчак}

^{Собор святых апостолов. Византийская миниатюра}

^{Из послания князя Ростислава императору Михаилу с просьбой прислать учителей для научения правой вере. Лист из Жития Мефодия в составе Успенского сборника XII–XIII вв.}

^{Император Михаил III отправляет Константина и Мефодия в Моравию. Копия с фрески из церкви Святого Климента в Риме}

^{Святые Кирилл и Мефодий проповедуют славянам христианство. Рисунок Ф. А. Бронникова для «Сказаний о Русской земле» А. Д. Нечволодова}

— Мы — от Сима благословенное семя, благословенны отцом нашим Ноем. Вы же — нет!

Вот из какого далека простирается на них благословение, а значит, превосходство над остальным миром: от тех самых послепотопных дней, когда Ной поделил опустевшую землю между сыновьями Симом, Иафетом и Хамом и лучшую долю дал старшему — Симу.

Самовозвеличение собеседников и тут не застаёт Философа врасплох. Он считает нелишним напомнить им, что второй из сынов Ноя, библейский Иафет, «от негоже мы есмы», нисколько не обделён Божиим вниманием, и о нём там же, в книге Бытия, сказано: «Да распространит Господь Бог Афета и да вселится он в села Симовы». А к сказанному Константин прибавляет и свидетельства пророков в пользу Иафета.

После этого иудеи в очередной раз вынуждены согласиться: «Да, так и есть, как ты говоришь».

Хазарские спорщики, затевая эту распрю о своём первенстве, якобы идущем от праотеческих времён, вряд ли догадываются, что их противник и здесь окажется «в теме». Дело не только в том, что он всего пять лет назад был на Евфрате, видел изблизи места, где прозорливый Ной в предгрозовом зное плотничал над своим ковчегом. Философ знал тему в подробностях ещё и потому, что вопрос о Иафетическом (яфетическом) наследии в IX веке, как мы помним, живо обсуждался в кругах историков, географов, грамматиков византийского мира. Уже говорилось, что немало внимания ему уделил в своей «Хронике» видный историограф того столетия, старший современник солунских братьев монах Георгий Амартол.

Лингвистических наблюдений эпохи оказалось достаточно, чтобы подтвердить догадки и предчувствия о глубинном языковом родстве большинства коренных народов Европы. Более того, опыт беспрерывных языковых связей этих народов с обитателями Азиатского и Африканского континентов позволял сделать вывод о существовании трёх древнейших языковых зон, наделённых признаками достаточной самостоятельности. Без всякой натяжки получалось, что первообраз такого уходящего в глубь тысячелетий распределения вычитывается как раз в библейском сюжете о трёх сыновьях праотца Ноя — о Симе, Хаме и Иафете, потомки которых разошлись по трём самостоятельным языковым и расовым семьям, дав жизнь семитическим, хаметическим и иафетическим народам.

Константину и его старшему брату выпала доля родиться в греческой ойкумене и говорить на самом богатом, самом притягательном из тогдашних языков Средиземноморья. Культурный грекоцентризм обозначился задолго до их рождения. Он выражался, в частности, и в том, что без всякого особого волевого напора со стороны греков их языку желали выучиться самые пытливые представители окрестных народов. Одним из впечатляющих примеров такой нацеленности как раз и была Септуагинта. Чаще всего в этом знаменитом переводе книг Ветхого Завета на греческий язык видят проявление эллинской любознательности, интеллектуальной отзывчивости. Это лишь отчасти так. Первопричина перевода семидесяти оказалась более прозаической. Просто толмачи-толковники из обширной еврейской общины Александрии выполнили заказ своих единоверцев, которые уже не в первом поколении общались между собой по-гречески, а древнееврейский помнили слишком плохо, чтобы на нём читать свою Библию.