— Ты-то чего хочешь? — ровным голосом спросил он.
— Я? Ты прекрасно знаешь. Феодору вы сослали, дядю убили, а эти братья все живут.
— Тебе, может, жаль Феоктиста?
— Жаль!.. Нечего меня спрашивать, именно я ведь вовремя открыла тебе глаза! Жаль, что ты еще поддерживаешь этих «святых»... Более того, ты еще посылаешь их повсюду, помогая шириться их славе, а мне замазываешь глаза обещаниями.
— Не замазываю... Так случилось, они ведь тогда поплыли на корабле.
— А почему не спросишь, отчего не поехали по суше?
— Кого спрашивать-то?
— Спроси у своего сына...
— Почему?
— Потому что он предупредил их. Он постоянно с ними валандается.
— Ах так... Позови его!
— Потом! — Ирина подняла руки и поправила прическу. Ее пугало само присутствие Иоанна. — Будет время расспросить его. — И добавила, тряхнув головой: — Я чувствую, ты разлюбил меня!
Такой поворот разговора заставил Варду подняться с дивана и подойти к ней. Он пододвинул стул и сел рядом.
— Разлюбил, говоришь... А кто пренебрег людской молвой? Кто сверг Игнатия и почему? Не ради ли тебя?.. Разлюбил! — Кесарь сильной рукой притянул ее к себе и страстно поцеловал в губы. — Я заставил всех трепетать перед ней, а она говорит — я разлюбил ее...
Ирина склонила голову на его широкую грудь и просунула ладонь ему под халат.
— Но тебя все нет...
— Нет? Неужели не видишь: Василий ни на шаг не отходит от Михаила.
— И это тебя пугает?
— Пугает! Этот бывший конюх начинает хитрить... Иди, позови его!
— Кого? — не поняла Ирина.
— Иоанна.
— Иду... Успокойся только! — сказала она, поцеловав его, и встала.
Варда окинул взглядом ее стройную фигуру и стукнул кулаком о колено.
— Успокойся... Где его найти, это спокойствие, как оно выглядит? Все кому не лень рвутся к власти, а я должен быть спокоен...
Он встал и прошелся по приемной. У окна находилось большое кресло, в котором кесарь любил сидеть. Украшенное золотом, оно было подобно трону василевса. Варда встал рядом с креслом. Заслышав шаги сына, он повернулся к окну и не двигался, пока не услышал.
— Добрый день, отец.
Это приветствие будто током ударило его в спину, и он резко обернулся.
— Не знаю, добрый ли это день, сын, но я позвал тебя не ради доброго...
— Что я сделал плохого? — посмотрел на него Иоанн.
— Еще спрашиваешь... А ну-ка сядь на мой стул!
— Зачем?
— Сядь, сядь. Хочу посмотреть на тебя в гнезде орла! В гнезде, которое страшит и более смелых, чем ты!
— Почему ты меня так встречаешь? — спросил Иоанн, садясь на краешек широкого кресла.
— Садись удобнее, удобнее, — ядовито бросил Варда и, подойдя, грубо прижал сына к спинке кресла. — Вот, сам видишь, оно тебе не по росту. Ты исчез в нем, как желудь в ладони великана. Ты не подходишь для него... И запомни, не ты будешь моим наследником.
— Я и не думал ни о чем подобном, отец! — ответил Иоанн, наклоняясь вперед. — Я не ищу в этой жизни черной славы почестей и власти, ибо они исчезают, как дым, как волна над морской глубью, о движении которой песок на дне даже не подозревает. Не злобу и ненависть, а песню, светлый звук обязаны мы оставить на земле после смерти. Ведь ни я, ни ты от нее не откупимся, она всем судья, ибо сказал господь: не убивай — не убьют и тебя. Я иду путем истины, потому что человек лишь раз приходит в этот мир и лишь раз покидает его. Пока дышу, хочу жить как безымянная травинка, так как знаю, что людям нужны не боевые стрелы, а мирные сохи и перья — восславлять их мирный труд. Кому нужны черная обида и злое слово? Это — стрелы дьявола, и они причиняют страшную боль, когда отец мечет их в своего сына...
— И я тоже живу грешно?
— Да, отец! Разве в наше подлое и зловонное время человек не может сохранить свою честность и доброту, как желтую теплую пыльцу на цветке, который радует людей тем, что он есть?
— А что такое честность? — сквозь зубы процедил Варда. — И ты говоришь мне о честности, а сам бесчестно поступил по отношению ко мне.
— Моя бесчестность лишь капля в огромном море твоего бесчестья по отношению ко мне.
— Ты признался!
— Я не святой, чтоб путь к чести начинать с бесчестья! — усмехнулся Иоанн. — Это лишь твое право...
— А может, вспомнишь о письме, которое ты послал Константину? Чтоб спасти его, ты пренебрег волей отца. Не так ли, паршивец? Где же твоя честность и твоя правда?
— Ты мне не судья, ты намного грешнее меня... Если уж хочешь узнать правду, ты, утонувший в бесчестье, можешь увидеть ее в моих глазах и в моем сердце, хотя в сердце нелегко взглянуть... Но правда тебе никогда не была нужна, ибо она тебе невыгодна. Правда — на кончика моего прямодушного языка, если уж ты ею интересуешься: да, я послал письмо мудрецу!.. Услышал тогда нечаянно, как ты хвалишься перед одной...