— Перед кем?!
— Перед моей супругой.., твоей женой.
— Ревнуешь?
— Ты ошибаешься! Я хотел спасти Константина — мудреца и человека... Вот сравниваю всех вас с ним и вижу, до чего вы ничтожны. Вы не заметны на его ладони с пустым звоном ваших титулов и грязной рекой ваших черных помыслов! В сравнении с ним вы же безводные долины, потрескавшиеся от собственной злобы... Гиены и шакалы...
— Заткнись, ничтожная тварь!
— Не кричи, кесарь! Только всевышнего считаю я своим единственным судьей — того, кто сказал в храме правду в глаза торговцам верой. Я честен, во разве нужна тебе честность?! Та, которая давно распоряжается всеми и всем в твоем доме, давно заменила бы тебя на моего Константина, ненавидимого тобой, но он тверд, он горд, и он отверг ее любовь.
— Лжец, я убью тебя вот этими руками! — вскипел Варда.
Он подошел к креслу, готовый стиснуть железными пальцами тонкую шею сына, но вдруг отпрянул и потянулся за мечом, висевшим на стене.
Иоанн вынул из-под одежды нож — тонкий, однако, достаточно длинный, чтоб защитить его. Он сидел в просторном кресле, белый как полотно, и лезвие поблескивало в тусклом свете, проникавшем сквозь окно. Пока ошеломленный кесарь пытался снять меч, дверь распахнулась, и Ирина повисла у него на руках:
— Не надо!.. Послушай меня, не надо!
Варда опустил руки, и она обняла его. Тяжело и прерывисто дыша, он как бы выплевывал гневные слова:
— Тебя бесчестит!.. С ножом на меня!.. Тварь.., ничтожество!.. Учит меня честности...
— Пока ты любишь меня, я не боюсь хулы! — сказала Ирина и, посмотрев на Иоанна испепеляющим взглядом, легонько подтолкнула Варду в соседнюю комнату. Долго сидел обессилевший горбун в кресле, вслушиваясь в свои мысли, оправдывая себя: «Пчела тоже защищается, когда ей угрожают, никто не накликает на себя свою смерть... Не ты напал, на тебя напали». Иоанн медленно встал, еще раз взглянул на лезвие ножа и вышел. Этот дом больше для него не существовал. Да и он сам не был ему нужен.
Они долго стояли во мраке» молчаливые и отчужденные. Слышно было только тяжелое дыхание Варды. Когда луна заглянула в окно, он встал и опустил занавеску.
— Я буду настаивать на их отъезде, — процедил кесарь.
— Зачем?
— Потому что Рим — это не Хазария, не будет словами убаюкивать... Они не вернутся оттуда. Уже на ближайшем совете как бы невзначай скажу василевсу: государь, лишь святые братья будут твоими достойными посланцами. И он согласится со мной. Тогда конец светилам! Крест в руке папы Николая больше похож на меч... Он считает: мудрость — змея, которой надо вовремя отрубить голову.
Снова опустившись в кресло, кесарь притих. Ирина прислушалась к тишине и вдруг почувствовала, как холодный озноб пронизал все ее тело. Ею овладел непонятный страх. Она встала и положила руки на его плечи. Варда продолжал молчать. Когда она была же почти уверена, что он дремлет, Варда сказал:
— Да, я чую эту смерть! Пусть едут
КНИГА ВТОРАЯ. МИР ДОГМЫ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Моравский князь Ростислав созвал по велению божьему совет всех князей своих и мораван и послал людей к царю Михаилу, говоря: «Наш народ отказался от язычества и блюдет христианский закон, но не имеет такого учителя, который объяснил бы нам истинную христианскую веру на нашем языке, чтобы и другие страны, увидев это, поступили как мы. Посему, государь, пошли нам такого епископа и учителя, ибо от вас всегда исходит хороший закон дли всех стран».
Из «Пространного жития Константина-Кирилла Философа» — IX век
Потом пошел (Константин) вдоль реки Брегальвицы и там встретил несколько крещеных из рода славянского. А тех, кто еще не приняли крещения, окрестил, внушил им христианскую веру и составил для них славянские книги.
Из «Успения Кириллова» — IX век
Понеже славянский или болгарский народ не понимал Писания на греческом языке, святые мужи сочли сие превеликим несчастием и безутешно сокрушались, что не зажжен светильник письменности в темной стране болгар. Печалились они, страдали и отказались от мирской жизни.
Итак, что они сделали? Они обратились к утешителю, который наделяет даром языка и слова, и вымолили у него сие благо — сподобить их умением сотворить такую азбуку, которая соответствовала бы грубым звукам болгарского языка, и умением перевести божественные писания на язык народа.
Из «Жития Климента Охридского». Феофилакт — XI век