— Ну как, отдохнул? — спросила мать.
— И не говори, — улыбнулся Константин.
— А хорошо спал?
— Хорошо... И тебя видел во сне. Провожаешь меня в Константинополь и на прощание срываешь ветку туи...
— Тогда я хоть знала, куда ты едешь, а теперь не знаю. Далеко ведь моравская земля.
— Не так уж и далеко.
— Для тебя — нет, а для меня далеко. В мои-то годы... Береги себя.
— От кого?
— От дурных людей, дурного глаза, ночных ведуний...
— Но у меня есть заступник.
— Береженого и бог бережет.
Они замолчали. Константин смотрел на старческую руку в своей ладони и будто видел дороги целой жизни, прочерченные набухшими венами и морщинами увядающем кожи. Он прикрыл глаза: молодая стройная женщина идет через сад; упругий гибкий стан, в волосах букетик цветов, на груди, словно весенние солнца, крупные золотые монеты — ее ожерелье. Белой рукой она гладит копну мальчишеских волос, он льнет к ее телу, ощущая, что оно пахнет айвой... И вдруг ему почудилось: годы стремительно промчались на белых конях и скрылись за горизонтом, а с ними исчез и некий воин, перепоясанный острым мечом и замкнувший жизнь свою в железную плетеную рубаху, — его отец. Он умчался, а она осталась, как птица без крыла, которая постепенно, но неизбежно теряет силы. «Хорошо, что моя дорога не обошла родные места и я смог увидеть мать. А если бы я поплыл на корабле по большой реке, текущей по земле болгар, то, возможно, никогда бы уже не увидел ее. Совсем старой стала...» Константин высвободил руку и ласково погладил старческие пальцы. Столь многим был он обязан ей, и так мало получила от него она. Его жизнь больше не принадлежала ему, она прошла в чужих землях и над чужими книгами. Он боролся за истину, во имя ближнего, но забыл о человеке, самом близком его сердцу. Где же тогда справедливость? Сын оказался несправедливым к матери. Это он заставил ее бесконечно ждать себя и страдать от тревожных предчувствий. Поэтому она и советует ему остерегаться. И кого? Людей, ради блага которых пустился он в долгий путь... Но только ли их? В глубине ее сознания все еще живет мир ее детства, в котором ночные духи предвещают зло и приносят несчастье. Славянское прошлое до сих пор крепко держит ее в мире предков. А он, кто же он? Он — ее продолжение. Таким и останется. В противном случае ничто не помешало бы ему жить жизнью знатного византийца, утопая в роскоши, замкнувшись в мире чинов и рангов, вкусной пищи и тайных козней, отказавшись от всего человеческого и выдавая себя за такого верноподданного, каким он не был, — именно так ведут себе многие славяне, завоевавшие доверие византийцев. Нет, Константин знает смысл своей жизни! Он посвятил свои дни, ночи и годы кровным братьям. Он хочет возвысить их, доказать, что они тоже могут быть великими, мудрыми, непобедимыми, когда осознают силу свою и свой ум.
— Мефодий проснулся? — спросил Константин.
— Давно. Пошел в нижний монастырь, к миссии.
— Мне тоже пора… что-то я разнежился...
Мать ничего не сказала. Встала и медленно закрыла за собой дверь.
Константин накинул верхнюю одежду и облокотился на подоконник. Из окна была видна пристань, корабли и отблески дня на синей воде.
2
Ранняя весна вползала на хребты близ Брегальницы. С противоположных вершин, по расщелинам, куда вихри намели слежавшийся снег, мчались по камням прозрачные ручейки. Заснеженные места встречались совсем редко, снег блестел на солнце. Внизу, у излучины реки, вербы наливались веселым соком, и верхушки их начинали розоветь. Кизиловые деревья на холмах одно за другим наряжались в желтые облачные одеяния, услаждая взор веселой весенней радостью. Иволга уже не сдерживала своей песни, но жаворонки все еще глядели в голубизну неба и не решались взмыть ввысь. Весна была в пути, и не пришло время воспевать ее с высот.