— Я готов быть твоим помощником, да не хочу браться за дело, которое мне не по силам, — решительно подчеркнул Константин.
— Хорошо, ты убедил меня. Я согласен с твоим предложением. Будь всегда со мной, я хочу иметь твою поддержку в этой суровой и непреклонной борьбе. И еще просьба... Не поедешь ли в качестве моего помощника, да и как человек, любящий путешествовать, в Херсонес, а оттуда — к хазарам, которые давно просят мудреца — объяснять им учение Иисусово... По дороге остановишься в Херсонесе, чтобы устроить кое-какие церковные дела.
— Поговорить с архиепископом Георгием?
— Да, с ним. — Фотий удивленно посмотрел на него.
— И вразумить его?
— Вот именно.
— Я согласен, но при одном условии. Хочу взять с собою брата Мефодия.
— И не только его. Миссия будет трудной. Дорога в страну хазар нелегка. Тебе пригодится отряд сильных и верных людей.
Согласие философа тронуло патриарха. Встав, он по старой привычке преподавателя начал ходить взад и вперед, забыв, что теперь он — духовное лицо и следует вести себя чинно.
— Как ты меня обрадовал! Впрочем, ты обрадовал и императора, ибо это его поручение. Скрывать нечего: много хлопот доставляет нам Георгий — угрожал принять участие в соборе Игнатия... Даже если он и не будет участвовать, нехорошо уже то, что слишком далеко находится он от столицы и может бог знает что натворить в тамошней церкви. Твое присутствие обрадует и утихомирит его. Я ведь знаю, ты умеешь ставить все на свои места. Спасибо! — И вдруг обнял философа, хлопнув по плечу. — Подумай, что взять в дорогу, и приходи, поговорим по душам. Так много вокруг подлости, жажду общения с такой душой, как твоя...
На этом они расстались. Константин вышел из дворца и прищурился от яркого солнца. В переулке его ждали Савва. Горазд и Ангеларий, Завидев философа, они радостно бросились к нему:
— Ну что?
— В дорогу, в дорогу!
— Куда?
— К хазарам...
— А нас возьмешь?
— Если будете слушаться.
Они заулыбались.
5
С тех пор как Константин уехал в Царьград. Мефодий не выходил на мастерской, где заканчивали переписку еще четырех книг на славянский язык. Все казалось, что брат спешит с радостным известием о дальней поездке, а они отстают. Какой-то внутренний голос подсказывал ему: пришло время тронуться в путь. Нельзя оставаться в стороне от борьбы, но и не стоит мозолить людям глаза, надо тихо делать свое дело... И все-таки на доброе ли дело позвал брата Фотий? Эта мысль тревогой сжимала сердце и останавливала торопливое перо. Успокаивала живая и радостная деятельность Климента и Марина... Юноши работали молча и сосредоточенно. Время от времени Климент распрямлялся — в его узких глазах светилась какая-то тайная мечта, — поднимал онемевшую руку, делал ею несколько махов, будто ветряная мельница крылом, и снова склонял голову над пергаментом.
Третьего дня он удивил Мефодия новой книгой, написанной теми буквами, которые Константин создал в самом начале. Они были очень близки к греческому письму, дополненному новыми знаками, отвечающими славяно-болгарской речи.
По мнению Мефодия, эта азбука могла бы сделать полезное дело, если бы их послали в Болгарию. Так же думал и Константин, однако он приостановил работу над нею: она была слишком похожа на греческую и потому могла не понравиться болгарам, породить сомнения в честных намерениях братьев. Вторая азбука, созданная Константином, была красивее и оригинальнее, но труднее для изучения и письма. Этой азбукой уже было написано несколько переведенных книг, однако любовь к первой не умирала. Сейчас, глядя на книгу, переписанную Климентом, Мефодий вспомнил свой тогдашний разговор с братом.
Константин вздохнул:
— И все же первая лучше!
— Чем? — спросил Мефодий.
— Видишь ли, за Хемом пишут по-гречески, а потому азбука, основанная на греческом письме и дополненная некоторыми близкими к нему знаками, позволила бы легче воспринимать и запоминать ханские указы, чем наша новая...
— Тогда давай откажемся.
— Поздно. Да и я стал терять надежду, что нас направят в Болгарию: кое-кому из знати это невыгодно...
Теперь Мефодий снова решил при первом удобном случае поговорить об этом с братом.
Константин вернулся в приподнятом настроении. Пока ехал сюда, многое обдумал. Сначала хотел взять с собой Климента и Марина, но потом отказался от этого: пришлось бы приостановить переводы и переписывание книг, а хазарам новая азбука вряд ли будет необходима. Ведь они трудились для своих единокровных братьев, а, насколько он знал, в Хазарии боролись за приоритет иудейская, христианская и магометанская религии. Сразу после своего возвращения он разыскал в монастырской библиотеке среди древних книг Пятикнижие Моисея, чтобы восстановить в памяти знание древнееврейского языка, полученное еще в Солуни. Философ слышал когда-то, что самаритянский список сильно отличается от списка Пятикнижия, который он держал сейчас в руках. Сам язык самаритян отличался от языков других иудейских племен — самаритяне избегали контактов с ними. Когда Константин ездил к сарацинам, он брал с собой Ветхий завет в списке иудейского ученого Акилы. Акила принял учение Христа, но потом отрекся от него. Чтобы помочь иудеям в спорах с христианами при толковании Ветхого завета, Акила перевел его буква в букву, но именно поэтому некоторые места остались неясными. Во всех диспутах иудеи пользовались переводом Акилы. В длинные ночи отшельничества Константин не раз внимательно читал этот перевод. В нем было немало ошибок, которые могли бы оказаться ему полезными. Будто кто-то умышленно водил рукой Акилы! Например, фразу в греческом тексте «И пусть мой бог поселится среди нас» Акила перевел: «И пусть мой бог вселится в наши утробы», хотя греческий текст был весьма далек от идеи перевоплощения Христа. Это можно использовать в споре. Философ по опыту знал, что диспуты обычно ведутся вокруг святой Троицы и появления помазанника на свет божий из чрева девицы. Иудеи отрицали приход мессии, говоря, что Иисус еще не появился и что, следовательно, вера в него обманчива и неистинна. Константин не раз доказывал истинность учения Христа и надеялся, что и теперь не ударит в грязь лицом. Во время диспута он преображался, чувствуя, как его охватывает сильное внутреннее волнение, как некий голос свыше подсказывает ему цитаты и сильные стороны текста, помогая одолеть противника. Он считал это проявлением божьей справедливости, вдохновляющей его на победу. В остальном, в жизни, философ чувствовал и вел себя, как все люди с их заботами и тревогами... Подготовка к отъезду шла в лихорадочном темпе» но братья все еще не решили, как быть с Климентом и Марином. Опасения Константина, что, если они также поедут к хазарам, здесь погаснет очаг познания, зажженный с таким трудом, взяли верх. Они решили их оставить, дав им обширный перечень книг для переводов и переписывания. Перед дорогой Константин взял с юношей клятву: если что-нибудь случится с братьями в далеких землях, они продолжат дело, пока не посеют семена просвещения в душах славян. На том и простились. Утром братья должны были выехать в Константинополь. В последнюю минуту в дверь постучал какой-то бродяга. Философ открыл неохотно: в келье было не убрано. Тот вошел, поклонился я сунул ему в руку тоненький свиток, очевидно, хранившийся внутри посоха. Философ удивленно посмотрел на запыленного странника, но тот кивнул ему: читай! Иоанн умолял братьев плыть морем: «Во имя всевышнего заклинаю — послушайся меня! Я желаю только добра тебе и Мефодию. Твой Иоанн».