Холт Виктория
Кирклендские услады
Виктория ХОЛТ
Кирклендские услады
Перевод с английского С.П. Самостреловой-Смирницкой
Анонс
После окончания школы девятнадцатилетняя Кэтрин Кордер возвращается домой. Она никак не может привыкнуть к унынию, царящему в доме отца и, спасаясь от одиночества, очень скоро выходит замуж. Брак длится недолго, и молодая вдова, пытаясь выяснить причину смерти супруга, начинает понимать, что ей и будущему наследнику родового поместья угрожает опасность...
Глава 1
С Габриэлем и Пятницей я встретилась в один день и, как ни странно, в один день лишилась обоих. Поэтому в моих мыслях они теперь неотделимы друг от друга. А в том, что наши жизни переплелись, повинны некоторые свойства моего характера - с первого взгляда на новых знакомцев я почувствовала, что они нуждаются в заботе, а поскольку до сих пор я заботилась только о себе, меня прельстила возможность позаботиться о ком-то другом. За мной тогда еще никто не ухаживал, и собаки у меня никогда не было, так что эти двое, естественно, сразу привлекли мое внимание.
Тот день я помню до мельчайших подробностей. Стояла весна, с вересковой пустоши веял свежий ветер. После завтрака я отправилась на прогулку верхом. Тогда, стоило мне отлучиться из дому, сразу появлялось ощущение, будто я вырвалась на свободу. С тех пор, как я вернулась в Глен-Хаус из Дижона, где училась в школе, это ощущение возникало всякий раз, когда я покидала дом. Наверное, оно жило во мне и прежде, просто молодой девушке легче разобраться в своих чувствах, чем ребенку.
Наш Глен-Хаус был унылым домом. Да и как могло быть иначе, если все в нем подчинено памяти той, кого давно не стало. Я же, вернувшись из Дижона, дала зарок не жить прошлым. Пусть что угодно со мной произойдет, не стану оглядываться назад и вспоминать случившееся. Мне было девятнадцать, и жизнь успела преподать мне суровый урок. Я твердо решила жить только настоящим, не думать о прошлом и предоставить будущему складываться как получится.
Теперь, вспоминая эти рассуждения, я вижу, что являла собой готовую жертву для подстерегавшей меня судьбы.
За шесть недель до встречи с Габриэлем и Пятницей я вернулась в родные места из школы, где провела четыре года, ни разу не приезжая на каникулы, так как путешествие до Йоркшира - дело долгое и дорогое. Нужно проехать пол-Франции и почти пол-Англии, а мое образование и так стоило недешево. Живя в школе и думая о доме, я невольно приукрашивала его, и воображаемая картина очень мало напоминала то, что имелось на самом деле. Поэтому, вернувшись, я испытала большое разочарование.
Дижон я покинула в сопровождении своей подруги Дилис Хестон-Браун и ее матери - так распорядился мой отец. Он не мог даже мысли допустить, что юная леди пустится в путешествие без компаньонки. Миссис Хестон-Браун благополучно доставила меня на вокзал Сент-Пэнкрас, посадила в вагон первого класса, и от Лондона до Хэрроугейта, где меня должны были встретить, я ехала одна.
Я предполагала, что встречать меня будет отец. И надеялась - с дядей Диком. Хотя надеяться на это было довольно глупо, так как, будь дядя Дик в Англии, он непременно приехал бы за мной в Дижон.
Но на станции меня поджидал только отцовский конюх Джемми Белл с двуколкой. Он совсем не походил на того Джемми, которого я знала четыре года назад, - похудел и выглядел моложе. Это было первое потрясение: я обнаружила, что человек, которого, как мне казалось, я отлично знаю, не совсем такой, каким я его себе представляла.
Узрев размеры моего сундука, Джемми присвистнул:
- Спаси господь, мисс Кэтти! Сдается, вы стали настоящей знатной леди!
Тут я опять вернулась в прошлое. В Дижоне меня называли Катрин или мадемуазель Кордер. Обращение "мисс Кэтти", казалось, относилось не ко мне, а к кому-то другому.
Джемми изумленно рассматривал мой бутылочно-зеленый вельветовый дорожный костюм с рукавами, сужающимися внизу, и затенявшую глаза соломенную шляпу, украшенную гирляндой маргариток. Мой вид поразил его. В нашей округе нечасто увидишь новомодные наряды.
- Как отец? - спросила я. - Я думала, он приедет меня встречать.
Джемми оттопырил нижнюю губу и покачал головой.
- Подагра его замучила, - объяснил он. - Совсем не выносит тряски. И потом...
- Что "потом"? - резко переспросила я.
- Ну... - Джемми помедлил. - Он только что поправился, ему опять было плохо...
Сердце у меня екнуло. Я вспомнила, какой тяжелый отпечаток накладывали на мою прежнюю жизнь дни, когда отцу бывало "плохо".
- Тише, тише, мисс Кэтти, вашему отцу снова плохо...
Эти дни с известной регулярностью омрачали жизнь в доме, и мы ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Отец же уединялся у себя, а когда вновь появлялся, был бледнее обычного, под глазами черные круги. Казалось, он не слышит, если к нему обращаются, и я боялась его. А уехав из дома, позволила себе забыть об этих тяжелых днях.
- А дяди дома нет? - быстро спросила я.
Джемми покачал головой:
- Мы не видели его уже больше чем полгода. И наверное, не увидим еще года полтора.
Я кивнула. Дядя Дик был капитаном дальнего плавания и писал мне, что собирается отплыть в другое полушарие и пробудет там много месяцев. Я расстроилась. Куда приятней было бы возвращаться, если бы дома меня ждал дядя!
Лошадь трусила мимо мест, пробуждавших воспоминания о Глен-Хаус, где я жила, пока дядя Дик не решил, что пришло время отправить меня в школу. В Дижоне я мысленно наделяла отца чертами дяди Дика. Вспоминая дом, я отметала старую паутину и впускала в окна яркий солнечный свет. Дом, о котором я рассказывала подругам, был таким, каким я хотела его видеть, а не тем, чем он был на самом деле.
Но время мечтаний миновало. Мне предстояло встретиться с реальностью.
- Что-то вы примолкли, мисс Кэтти, - заметил Джемми.
Он был прав. Мне не хотелось разговаривать. Вопросы так и рвались из моих уст, но я ни о чем не спрашивала, я знала: Джемми ответит совсем не то, что я надеялась услышать. Нужно во всем разобраться самой.
Мы продолжали свой путь вдоль лугов. Иногда дорога становилась такой узкой, что ветки деревьев грозили сорвать с меня шляпу. Скоро, однако, пейзаж должен был перемениться; на смену ухоженным полям и узким дорогам придут места более дикие, лошадь начнет подниматься в гору, и до меня донесется запах вересковых пустошей.
Сейчас я неожиданно подумала о них с удовольствием и вдруг поняла, что тосковала по заросшим вереском склонам с тех пор, как уехала из дому.
- Теперь уже недолго, мисс Кэтти.
Вот наконец и наша деревня, иначе ее не назовешь. Гленгрин - это несколько домиков, теснящихся вокруг церкви, гостиница, зеленые лужайки и коттеджи.
Мы миновали церковь, приблизились к большим белым воротам, проехали по аллее, и вот уже перед нами открылся сам дом. Он оказался гораздо меньше, чем я ожидала. Жалюзи опущены, сквозь них виднелись кружевные занавески. А за ними - я была уверена - тяжелые бархатные шторы преграждали доступ света в комнаты.
Если бы дядя Дик был дома, он поднял бы жалюзи, раздвинул шторы, и Фанни запричитала бы, что мебель выгорит на солнце, а отец... он даже не заметил бы ее жалоб.
Я вылезла из двуколки, и Фанни, услышав, что мы приехали, выкатилась мне навстречу. Этой приземистой толстухе, типичной йоркширке, полагалось быть веселой. Но веселостью Фанни не отличалась. Наверное, угрюмой ее сделали годы, проведенные в нашем доме.
Критически оглядев меня с ног до головы, Фанни произнесла нараспев:
- А, приехали! Ну и похудели - чистый скелет!
Я улыбнулась. Услышать такое приветствие из уст той, что была единственной моей матерью, которую я помнила, притом что она не видела меня четыре года, казалось несколько необычным. Но другого я и не ждала. Фанни никогда не ласкала меня. Она считала, что любое проявление привязанности "идиотство", как она это называла. Фанни придерживалась мнения, что давать волю чувствам можно, только высказывая неудовольствие. При этом никто так внимательно не следил за тем, чтобы я была как следует накормлена и аккуратно одета. Она решительно пресекала любые мои капризы и фантазии, все это она называла "выкрутасами". Она гордилась тем, что не боится говорить правду в глаза и откровенно высказывать свое мнение, подчас весьма безжалостное. Я никоим образом не хочу умалять достоинства Фанни, но в детстве мне не хватало хоть каких-то знаков любви, пусть даже неискренних. Воспоминания о том, что связано с нею, нахлынули на меня. А она разглядывала мой костюм, и ее губы кривились в усмешке, которую я слишком хорошо знала. Ей редко случалось улыбаться от удовольствия, но зато Фанни всегда готова выказать ухмылкой свое презрение.